Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер

Неонацисты продолжали хулиганить. Как я позднее узнал, их предводитель оказался замешанным в нескольких террористических акциях и был за это осужден. Поэтому его угрозу следовало принимать всерьез.

К концу дня я снова увидел его. На окраине города, в новом районе Гарбзен, мы смонтировали одну из наших передвижных сцен. Там каждый раз собиралось не больше сотни зрителей, и потому мы решили, что нам не нужна охрана. Но группа нацистов, которая знала о нашем выступлении из программы, прибыла на место в точно назначенное время. Если не брать в расчет публику, они по численности значительно превосходили нас.

И они неплохо воспользовались этим обстоятельством: приставали и оскорбляли зрителей, выкрикивали нацистские лозунги, повредили кабель. Когда кто-нибудь из публики или участников представления отваживался протестовать, к нему подлетали с угрозами. Некоторые из зрителей стали расходиться. Другие еще оставались. У всех в глазах были страх и возмущение.

Меня нацисты особенно провоцировали, все время кто-нибудь из них выкрикивал: «Ну ты, красная свинья!»

Они старались разозлить меня и спровоцировать на ответные действия. Стоило только возразить, и они бы избили меня. Позднее эти молодчики могли бы ссылаться на то, что действовали в порядке «самообороны». Показал же им вчерашний полицейский, что они в известной степени могут рассчитывать на «понимание» со стороны властей.

Наконец один из них сбил у меня фуражку с головы. Не успел я нагнуться за ней, как их вожак отфутболил ее следующему. Тот схватил и швырнул ее дальше, следующий – еще дальше. Хулиганский вариант игры «догони мяч».

Этот тип был хорошо подкован, поскольку воспользовался методом охранников концлагерей – забросить у заключенного его шапку за линию охраны с возгласом: «А ну-ка, еврей, доставай свою шапку». Если жертва следовала приказу и перешагивала запретную линию, ее пристреливали «при попытке к бегству». Если отказывалась, то результатом были изуверские наказания (чаще всего забивали до смерти). У сегодняшних погромщиков, по счастью, недоставало власти. Но их циничная шутка отчетливо показывала, о чем они мечтают.

Мое выступление все же состоялось. Я поднялся на сцену и, не обращая внимания на шум и гвалт, начал свою программу. Когда грохот достиг своего апогея и перекричать его было невозможно, я запел антифашистскую песню: «Фашисты не пройдут».

И произошло небольшое чудо: стоявшие вокруг зрители подхватили припев. Сначала напряженно, затем все увереннее. И – с неуверенными ухмылками и мерзкими замечаниями – нацисты убрались. Как это делают хулиганствующие подростки, столкнувшиеся с превосходящими силами.

После концерта ко мне подошли двое пожилых мужчин: «Мы всегда считали все эти истории, которые рассказывают о выходках неонацистов, преувеличениями, думали, что это левые пытаются сеять панику. Оказывается, все правда. Мы не должны допустить, чтобы такое еще раз повторилось. Мы вам только хотели это сказать». Оба были рабочими – строителями подземных сооружений.

Два дня спустя мы с Кристель поздно вечером возвращались на машине домой. С нами ехала и одна наша приятельница. В полночь мы должны были отправиться в турне по Швейцарии, а до этого нужно было успеть заехать домой, собраться и выпить по бокалу вина на дорогу.

Когда мы свернули на Аллеештрассе, нам сразу в глаза бросился парень в типичной униформе неонацистов – он стоял напротив нашей квартиры, прислонившись к ограде. В 30 метрах от него на углу улицы можно было различить еще двоих: маскировочные костюмы, поясные ремни, кожаные перчатки, сапоги, альпинистские кепки…

Не успел я притормозить, как с противоположной стороны появился четвертый, тоже одетый в военизированную форму. Ничего хорошего это нам не сулило. Не останавливаясь, я проехал прямо в гараж и запер за собой дверь. Еще на лестнице мы услышали телефонный звонок. Сообщение, сделанное неприятно вибрирующим голосом, было однозначным: «Сегодня пробил твой час, коммунистическая свинья!» Затем в трубке щелкнуло.

Я положил ее и поднял снова, чтобы обзвонить друзей и знакомых, но сигналов не было. Еще одна попытка – то же самое. В какой-нибудь телефонной кабине сейчас, вероятно, болталась не повешенная на рычаг телефонная трубка. В то время телефон еще можно было блокировать таким способом. Мы оказались в ловушке. На всякий случай я принес из мастерской тяжелую цепь и положил возле дверей.

Вряд ли они, конечно, решатся вламываться в квартиру, но нам еще нужно было, прежде чем ехать на вокзал, спуститься вниз, в гараж, и упаковать реквизит. Снаружи темно. Как тогда сказал тот тип: «Когда-нибудь, когда ты будешь поздно вечером возвращаться домой, мы прикончим тебя». Им оставалось только ждать.

Из квартиры улица целиком не просматривалась, но из окошка на лестничной клетке можно было отчетливо различить около полудюжины неподвижно застывших фигур. Почти как в плохом детективе.

Позади дома, в саду, на своей террасе, мирно отдыхал наш сосед. Вот он, выход из положения. Мы рассказали ему, в какой ситуации очутились. Спустя десять минут на улице послышалось завывание сирен полицейских машин. Хотя мы и просили передать, чтобы они не поднимали ненужного шума, с тем чтобы не спугнуть раньше времени тех, кто устроил засаду, однако полицейские не захотели отказаться от антуража. Или на то были другие, более важные причины?

Когда вскоре после этого на лестнице раздались тяжелые шаги, мы определили по ним: полиция. Разумеется, нацисты были тоже не глухими и давно уже смылись.

Когда я открыл дверь, старший наряда вежливо приложил руку к козырьку: «Добрый вечер, господин Киттнер. Мы уже слышали, что здесь произошло». После чего посчитал, видимо, необходимым добавить от себя лично: «Да, вот она, наша демократия: приходится защищать даже таких людей, как вы. Нравится тебе это или нет».

Самым убийственным в этой констатации факта было то, что полицейский произнес эти слова без какой-либо видимой злости или циничной подковырки.

Мы с Кристель сидели в купе ночного скорого Ганновер – Базель, и настроение у нас было паршивое.

В 1979 году в Ганновере вновь усилились бесчинства, совершаемые нацистами. По ночам на зданиях учреждений кто-то малевал нацистские эмблемы, осквернили еврейское кладбище, а на стенах дома профсоюзов появилась свастика. Если к этому еще добавить разбитые витрины книжного магазина «Виссен унд фортшритт», принадлежащего левым, то становилось ясно: за всем этим стояли новые правые.

Журналисту, опубликовавшему в местной газете «Ганноверше нойе прессе» статью «А где же демократы Ганновера?», в которой он призывал граждан выступить с протестом против отвратительных выходок, начали угрожать по телефону – обещали прикончить.

Но самым возмутительным было то, что неофашистские группы почти каждую субботу в центре старого Ганновера на глазах у общественности разворачивали агитационные стенды, имея на то разрешение властей. Там можно было увидеть брошюры «Ложь об Освенциме», гору антисемитской и антикоммунистической подстрекательской литературы, позорные издания, восхваляющие войну, и памфлеты против иностранных рабочих – то есть все то, что так греет коричневые души. Мрачная группа громил, одетых в мундиры запрещенных нацистских формирований, охраняла это позорище. Стоило кому-то из прохожих выразить протест или хотя бы обронить критическое замечание, в ход немедленно пускались дубинки.

Полиция вмешалась только однажды – когда антифашисты организовали демонстрацию протеста. Но действовала не против нацистских банд: ведь их стенд был разрешен…

В местных газетах появлялись сообщения о том, что коричневая зараза все больше проникает в школы. Из уст в уста переходили антисемитские анекдоты, а на досках рисовались нацистские символы.

Стало известно об одном директоре школы в ганноверском районе Мюнден, исповедовавшем коричневые убеждения. Он и двое его коллег пичкали учеников нацистской литературой и фальсифицировали историю. Учителя-подстрекатели хотя и понесли поначалу символическое дисциплинарное наказание, но вскоре вновь заняли прежние должности. После всего случившегося одна учительница – ее муж был еврей – потребовала перевести ее из этого рассадника нацистских идей, поскольку не могла больше выносить тамошнюю душную атмосферу. На освободившееся место захотела поступить другая учительница, активный член профсоюза, к сожалению, земельное правительство не сочло возможным взять на работу претендентку: ее подозревали в левых взглядах. И только много времени спустя, когда скандал вокруг всего этого разросся, земельное правительство спохватилось и перевело директора школы в библиотекари.

Единственный раз в городе Госларе суд приговорил педагога-неонациста к уплате 1500 марок штрафа. В разделе писем местной газеты другой учитель выразил удовлетворение приговором суда. Это имело для него самые плохие последствия: увольнение со службы, запрет на профессию, так как он-де нарушил «обязанность государственного служащего воздерживаться от публичных высказываний своего мнения». Осужденный нацистский агитатор, разумеется, сохранил право преподавать дальше.