Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер

Перед митингом протеста (официально заявленном и разрешенном), начало которого было приурочено к торжественному открытию выставки в Штадтхалле, где и собрались его участники, весь жилой район на несколько километров был герметически оцеплен полицией. Не забыты были и уличные заграждения, наличие которых можно было объяснить не только необходимостью обеспечить оборону, но и тем, что Закон об облавах применялся на практике. Здесь можно было вволю поиздеваться над людьми. Допускался не только контроль, но и личный досмотр граждан. Около сотни людей, как мы узнали, были окружены на площади, большинство их арестовано и увезено на машинах. Без каких-либо объяснений причин. Подразделения полицейских останавливали автобусы и трамваи, заставляли всех выходить, тщательно проверяли документы у пассажиров. Даже, к примеру, моя 75-летняя мать, человек сугубо мирный, никогда не принимавшая участия ни в каких противозаконных действиях, тоже была подвергнута унизительной процедуре.

Разумеется, на следующий день полиции было чем похвастаться. Особенно много говорилось о конфискованном «оружии». В качестве такового в списке значились канистры с бензином, железные прутья, мотоциклетные цепи и многое другое. Свидетели, правда, сообщали, что в «вещественные доказательства» в основном попали запасные канистры с бензином, домкраты, гаечные ключи и другие инструменты, которые вытащили из машин и объявили конфискованными.

Мотоциклистам в шлемах, ношение которых предписывается законом, не разрешали проезжать, ссылаясь на постановление, запрещающее демонстрантам скрывать или маскировать свое лицо. Если же они появлялись без шлема, их опять-таки не пропускали, поскольку они нарушали правила дорожного движения. Мы узнали также, что жители домов, выходивших на площадь, где проводился митинг, не имели права покидать жилище. Хотя я мог доказать, что мои родители живут в оцепленном районе, мне только после третьей попытки было разрешено проехать. При этом, разумеется, и переписаны данные моих документов и зафиксирован номер машины.

Митинг, проходивший под открытым небом на территории, огороженной колючей проволокой, носил подчёркнуто мирный характер – несмотря на многочисленные провокации со стороны полицейских. Спустя примерно час, когда уже все закончилось и только человек двадцать-тридцать, вероятно, особенно возмущенных неуместным «рвением» властей, стояли, разбившись на группы, и никак не могли закончить дебаты, – так вот, спустя час проволочные заграждения – этот «образец демократии» – все еще не были убраны. Все проходы были закрыты и охранялись полицейскими отрядами.

Я намеревался проехать домой кратчайшим путем. И, кроме того, хотелось посмотреть, что будет, если я попробую «прорваться». Я подъехал на машине к заграждению, вышел и подчеркнуто вежливо спросил у полицейского, будет ли – и если «да», то когда – разрешен проезд. «Здесь проезд запрещен», – услышал я. «А как же я в таком случае попаду в "Ганновер-96"? Туда по-другому не проедешь». И это действительно было так. Ресторан местного футбольного клуба «Ганновер-96», работавший как обычное предприятие общественного питания, находился на полдороге к моему дому, и я, разумеется, тут же почувствовал желание воспользоваться этим обстоятельством из тактических соображений.

«Можете выпить пива и в другом месте!»- Полицейский весь подобрался и, как мне показалось, крепче сжал свою дубинку. С одной стороны, мне было немного не по себе, но с другой – не хотелось и спускать ему так просто. «Ну, уж это вы должны предоставить решать самому человеку, где ему пить пиво». И добавил подчеркнуто бодрым тоном: «Могу я поговорить с вашим начальником, возможно, он в курсе?» «Его здесь нет, он там, сзади. А ну, давайте проезжайте!» Он чуть-чуть приоткрыл заграждение и с угрожающим видом шагнул ко мне. Теперь не оставалось ничего другого, как идти напролом: «Тогда позовите его, пожалуйста, я хотел бы поговорить с кем-нибудь более компетентным».

«Не могу его позвать!» – Полицейский даже побагровел от злости. Дело принимало плохой оборот, поэтому я заговорил с ним почти официальным тоном: «Пожалуйста, пойдите к вашему начальнику, передайте ему привет и спросите, на каком основании я лишен свободы передвижения? – Я выпалил это строго-поучительным тоном законника. – Демонстрантов, которые могли бы угрожать спокойствию и порядку, уже нет, Закон об облавах на Ганновер не распространяется. А если да, то прошу сообщить, каким судьей, когда и где был объявлен вступившим в силу параграф 131 Уголовно-процессуального кодекса». Вначале я решил, что полицейский набросится на меня, но он взял себя в руки и поковылял назад. Видимо, мой авторитетный тон сработал. К тому же, возможно, он узнал меня: мое имя и название театра были крупными буквами написаны на машине. А он наверняка слышал, что защищаться я умею (пусть даже потом, публицистическими или в случае необходимости юридическими средствами). Когда тебя немного знают, это хоть и небольшая, но все-таки защита. Кроме того, у парня хватило выдержки. Так или иначе, но по возвращении моего посланца случилось маленькое чудо. Я еще издалека услышал, как главный, ответственный за ворота, рычал на своих подчиненных: «Открыть! Открыть!» Пока те, скрепя сердце, возились с замками (им все еще не верилось, что дано такое указание), он добавил: «Я говорю это совершенно серьезно!» На нас, стоящих перед заграждением, он даже не смотрел, когда громко, почти истерически заорал на всю площадь: «Пусть проходят! Пусть все проходят! Все!! По мне, так вообще с этого момента пусть каждый проходит, где хочет!» Потом он повернулся к нам своей кожаной официальной спиной и отошел в сторону. Все существо его излучало отчаяние и безнадежность. Люди сначала робко, а потом все веселее стали проходить через заграждение. Я поехал прямой дорогой домой, разумеется, и не думая задерживаться в ресторане клуба. И по сей день я не знаю, какой урок на будущее извлекла полиция из этих событий.

КОРИЧНЕВЫЕ СКАНДАЛЫ

Казалось бы, государственные учреждения Федеративной Республики Германии должны по всей строгости закона преследовать малейшие проявления в стране неофашистской деятельности: ведь неслыханные преступления гитлеровского фашизма еще так свежи в памяти. Тем более, что такая деятельность запрещена конституцией и законодательством страны. Но сколько препятствий приходится преодолевать государству, да еще капиталистическому (правда, провозглашающему себя демократическим и правовым), чтобы проводить в жизнь положения своего Основного закона, может порой подумать какой-нибудь наивный человек.

В действительности все выглядит иначе. В духе нерушимых традиций образца 1933 года нацистские сборища в ФРГ проходят под охраной полиции. Пожертвования организациям – хранителям нацистских традиций относятся к разряду «общественно полезных» и не облагаются налогом. Коричневые партии получают прямые субсидии из Бонна, то есть из средств налогоплательщиков. И не реже, чем раз в квартал в газетах появляются сообщения о том, как в очередной раз тому или иному нацистскому преступнику вынесен оправдательный приговор.

Например, в газетах писали, что судьи в Гамбурге отказались от преследования одного эсэсовского главаря, который, по его собственному признанию, собственноручно топил еврейских детей. По мнению судей, его действия нельзя было рассматривать как убийство, ибо отсутствовали, дескать, характерные признаки такового. Во-первых, о коварстве не было и речи, так как матерям, у которых он отнимал детей, было совершенно ясно, что он их тут же убьет. О жестокости, якобы, тоже не может быть и речи, так как он «только» топил свои жертвы. Беспримерный цинизм!

Юристы из Гамбурга упустили из виду еще один признак, по которому действия, совершенные обвиняемым, можно было квалифицировать, как убийство: «произвольное присвоение себе права распоряжаться человеческой жизнью», «низменные побудительные мотивы», а если еще конкретнее: «расовая ненависть». Эти азы правоведения, известные любому студенту юридического факультета, очевидно, не пришли в голову высококвалифицированным судьям из Гамбурга. К таким приговорам у нас уже привыкли, и никакого общественного резонанса гамбургский процесс не вызвал.

Столь вопиющие факты, свидетельствующие о терпимости (да какой там терпимости – поддержке) коричневой нечисти со стороны официальных лиц, нельзя объяснить только атмосферой круговой поруки, которую старые нацисты именуют чувством «товарищества». Федеративная республика охотно предоставляет высшие государственные посты лицам, которые в свое время были никак не наивными юнцами, а активно проводили в жизнь гитлеровскую преступную политику. Причем делали это порой более рьяно, чем того требовала сама нацистская партия.

Основная причина такого положения в том, что фашизм представляет собой всего лишь одну из ступеней империализма в ее самой жестокой, экстремальной форме, традиционный тормозной кран, за который капитал хватается всякий раз, когда ситуация уходит из- под контроля. С этой точки зрения можно спокойно говорить о единстве действий всех правых. Ультра своими террористическими акциями дают благословенную возможность другим «более умеренным» правым («Посмотрите, ведь мы же являемся центром!») заниматься наведением «правопорядка», как они это именуют, то есть ликвидировать основные демократические свободы.