Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер

Мой расчет был прост: «слово чести» в офицерской среде – вещь весьма серьезная, и, таким образом, если бы кто-то и дал требуемое заверение, а оно не соответствовало бы действительности, он в глазах друзей потерял бы лицо. Ведь все присутствующие, кроме меня (а ниже майора здесь никого не было), знали организацию и систему прохождения приказов по армии и имели возможность тотчас же или позднее проверить правдивость такого заверения. Кто рискнул бы перед своими товарищами нарушить «слово чести»?

Если же кто-нибудь все-таки решился бы дать требуемое заверение, оно должно было бы выглядеть хоть в какой-то степени правдоподобным. Тогда и я бы немного успокоился. Но только немного. Ведь если и предусмотрены какие-то предохранительные меры к недопущению путча, то они не дают полной гарантии, ибо не знаешь, когда правящие рассматривают путч действительно как путч, а когда изображают его как «меру по защите демократии».

Но до таких тонкостей дело не дошло. Ни один из офицеров не решился ответственно заявить, что, по его мнению, путч силами бундесвера осуществить невозможно. По крайней мере, если говорить о технической стороне дела.

Я выждал пять минут, глядя на секундомер моих часов. У многих офицеров за время долгого молчания на лбу выступил пот. И выглядели они явно смущенными. Это делает им честь.

Последовавшая за этим дискуссия прошла в целом неплохо. Принесла ли она пользу, не знаю. Хотелось бы надеяться. До путча тогда дело не дошло. Да это и было бы, несмотря на победу на выборах социал-либеральной коалиции, совершенно излишне.

ЧТО И ТРЕБОВАЛОСЬ ДОКАЗАТЬ

Однажды – было это в 1980 году – мне пришло голову: а не поработать ли немного социологом-лириком? Тем более что программа моего кабаре называлась: «Прислушиваясь к народу».

Во время трехнедельного турне от Регенсбурга до Киля я, по меньшей мере, раз двадцать, подходя к газетным киоскам, спокойно, но решительно спрашивал «"Ежедневную брехню", пожалуйста». Во всех случаях, как и ожидалось, мне, не задавая никаких дополнительных вопросов, без колебаний протягивали газету «Бильд».

Такой высокий процент попаданий (100 процентов из 100) во время опроса даже небольшой группы граждан, безусловно, встречается нечасто, однако этот факт не ставит под сомнение научную серьезность эксперимента. Дело, вероятно, заключается в том, что дать правильный ответ на вопрос всем испытуемым было очень несложно.

СВОБОДА ПЕЧАТИ

Как-то вечером после выступления в одном западногерманском промышленном городе я совершенно случайно неподалеку от театра встретил в пивной журналиста, с которым мы были давно знакомы. Он работал редактором в отделе литературных рецензий местной газеты.

«Ах, это ты, – приветствовал он меня, – а я, в общем-то, собирался сегодня посмотреть твою программу, хотел написать рецензию».

«Так тебя же не было в зале?»

«Нет, – ответил газетчик, – понимаешь, я подумал, что, если я о твоей программе напишу положительный отзыв, мне это будет поставлено в минус: у нас планируется рационализация, то есть на носу увольнения. Напиши я разгромную рецензию – окажусь лжецом: я ведь признаю, что ты здорово работаешь. Можно, конечно, пойти на компромисс: рассказать о программе, не давая ей оценки, но перед самим собой совестно, да и коллеги с их ухмылками проходу не дадут. Мне, сам понимаешь, и врать не хочется, и рисковать тоже, да и реноме свое терять глупо. Вот я и сказался больным».

Знакомый мой в тот вечер «утопил» свое горе в пиве. Он, конечно, понимал, что внутренняя эмиграция – не выход из положения.

ОСТОРОЖНОСТЬ

После гастролей в моем театре одного из моих коллег (программа его была далека от политики) знакомый журналист (в театр он пришел по собственной инициативе, как частное лицо), так вот, он, прощаясь со мной поздним вечером перед дверями театра, сказал: «Только прошу тебя, не рассказывай никому, что я опять был у тебя!»

Случай этот не единственный. То, что я рассказал о нем, не следует рассматривать как порицание журналиста и моего друга, а только обстановки в стране, которая так охотно называет себя свободной.

КАК Я ОДНАЖДЫ УЗНАЛ, ЧТО ВЫХЛОПНАЯ ТРУБА ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ К ПОЛИТИЧЕСКИМ СВОБОДАМ

Однажды я получил извещение из полиции. Я должен был уплатить 100 марок штрафа и, кроме того, в картотеку дорожно-транспортных нарушений во Фленсбурге [28] мне добавляли еще три пункта. Основание: на моей машине сзади укреплена овальная пластинка с сокращенным обозначением страны – ФРГ…

Я до сих пор рассматриваю этот штраф как наказание, вынесенное по политическим мотивам, поскольку по сей день не могу понять, почему Федеративная Республика Германии, которая официально заявила, что отказывается от своих притязаний на единоличное представительство немецкого народа, так упорно сопротивляется тому, чтобы ее называли полным именем. Спортсмены этой страны во время международных соревнований отказываются (по указанию сверху) маршировать на стадионе как спортсмены Федеративной Республики Германии, хотя в их паспортах в графе «Гражданство» значится черным по белому: «Федеративная Республика Германии». Подчеркиваю: речь идет даже не о сокращенной формуле ФРГ, а о названии государства, написанном полностью. Так вот, когда спортсмены требуют, чтобы на транспарантах было написано «Германия», такое поведение может показаться непредвзятому зрителю не совсем нормальным, если он не знает всей политической подоплеки. США ведь не считают, что это сокращение умаляет их достоинство и не требуют, чтобы во время мероприятий международного характера им дали право выступать под именем «Америки». Но фээргевским судьям, по-видимому, такие взгляды чужды, и вот я должен теперь расплачиваться за нарушение официальных предписаний.

В другой раз я убедился на собственном опыте, как законы, регулирующие дорожное движение, в общем-то, совершенно необходимые, могут служить инструментом в руках полиции, желающей взять в оборот политически неугодных. В 1977 году я выступал с моей программой в Альфельде (маленьком городке в Нижней Саксонии) на окружном собрании членов ''Германской коммунистической партии, которая, к слову сказать, никогда не возражала против аббревиатуры ГКП. Окна гримерной выходили во двор и на улицу, таким образом во время антракта я и мог видеть, как Двое полицейских внимательно осматривали на стоянке машины моих товарищей и что-то записывали, вероятно, номера. В заключение они еще раз, не торопясь, объехали в своей патрульной машине вокруг здания. Такая практика пополнения полицейского досье давно не является чем-то необычным, не раз я наблюдал подобное, например, во время профсоюзных мероприятий.

Поздно вечером, когда публика разошлась, мы с Кристель час спустя наконец-то покинули зал (надо было ещё всё размонтировать, сложить в машину технику, костюмы и реквизит). Не успели мы отъехать и 300 метров от места выступления, как нас обогнала полицейская машина. Жезлом мне было показано что я должен подъехать к тротуару. Полицейские были вежливы и категоричны. «Мы заметили, что насадка на выхлопе вашей машины на 2 миллиметра длиннее, чем положено».

Он буквально так и сказал: «два миллиметра». «Попрошу ваши документы на машину и ваши права, не исключено, что вы получите предупреждение».

Несколько человек, которые стояли напротив, у пивной, наблюдая за происходящим, рассмеялись.

Я усомнился, что полицейские могли заметить такие тонкости с точностью до миллиметра ночью из окна движущегося автомобиля да еще на некотором расстоянии. Я сказал им об этом. «Такие вещи мы видим», – строго заявил один из стражей порядка. Другой побежал к полицейской машине и в самом деле притащил раздвижной калибр. Смерили – два миллиметра! Я недооценил остроту ока закона.

Но тут меня осенило: «Ах, да, вы измерили все на стоянке, когда записывали номера участников собрания».

Проникновенно и безапелляционно, как обычно говорят чиновники, желающие тебя в чем-то убедить, один, судя по всему старший, ответил: «Мы такими делами не занимаемся. Мы живем в демократическом государстве; здесь каждый может собираться где и когда хочет. Я не понимаю, о чем вы говорите. Мы и на стоянке-то не были». Вокруг толпились люди. Он просто не мог позволить себе сознаться: мол, «вынюхивал» что-то на стоянке. И он продолжал свои записи, дабы потом за эту мелочь прислать мне повестку в суд в связи с неслыханным нарушением правил.

Окружающие нас люди переговаривались, кто-то бормотал о тупоумии полиции. Я воспользовался этими настроениями и попытался отговорить служителей закона от их замысла. Не отступая ни на шаг от истины и прибегнув к искусственному бюрократическому немецкому языку, что вполне гармонировало с ситуацией, я заявил: «Эти насадки были всего неделю назад установлены в солидной мастерской, которая официально заказала их в соответствии с предложением фирмы-изготовителя, поскольку серийные изделия были несколько коротки, следствием чего было быстрое закопчение номерных знаков, из-за чего я имел неприятности с полицией. Кроме того, машина с новыми насадками четыре дня назад прошла техосмотр. Контролеры не обнаружили никаких отклонений от норм, включая и несчастные насадки. Хотя бы на миллиметр». Я настолько был уверен в своей правоте, что добавил: «Если вы, прислав мне повестку, непременно хотите выставить себя перед судом на всеобщее посмешище, сделайте это!»