Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вообще говоря, добрее к человеку, преданнее и надежнее лайки я собаки не видывал. Из раннего сургутского детства припоминается мне, внешне похожий на белого песца, Плут. Потом у моего отца были Дик и Джек, который получил свое имя в честь Джека Лондона — на киноэкранах как раз появилась киноповесть о «Белом Клыке». Когда пароход увозил нас в Тюмень, Джек остался на берегу и вслед за нами не бросился: наверное, не читал Джека Лондона. В Тюмени дружбу с собаками пришлось на время оставить: в коммунальной квартире не до собак — от тесноты в них люди сами рычать готовы. Но я продолжал мечтать о своей собаке: привычка детства не забывалась. А еще, видимо, не хватало теплоты и ласки: в городе жилось трудно и неуютно. Родители выбивались из сил, стараясь прокормить семью — какие уж тут собаки. Не до жиру — быть бы живу.
А мне хотелось лохматого друга, которого можно было бы обнять за шею и пожаловаться на ухо о несправедливости жизни. И чтобы он выслушал, понял и не рассказал никому, как это умеют делать только настоящие друзья и собаки. Настоящий друг у меня тогда имелся, а вскоре появилась и собака. Появилась сама по себе.
Однажды вечером, у подъезда своего дома я обнаружил на сугробе запорошенную снегом лохматую собачонку. Собака равнодушно посмотрела на меня и не пошевелилась, очевидно кого-то выжидая. Возвращаясь из булочной, я увидел что собака продолжает сидеть на прежнем месте так же неподвижно и обреченно. Обильно падающий снег уже не таял на ее белой шерсти, и одни коричневые глаза и черный кирзовый нос выделялись на снегу в синеющих сумерках. «Сидишь?» — спросил я одинокого пса. «Тяв, — философски согласился он. — Ничего не поделаешь, такая наша собачья жизнь». «Ты чей?» — снова поинтересовался я. «Тяв-тяв! — заявил мне подснежник. — Возьмешь — твой буду». Пришлось его взять с собой.
Вопреки ожиданиям, родители не особенно ворчали: наверное, тоже пожалели Снежка — так его стали называть. Проблема возникла с соседом по квартире — тот не любил ни кошек, ни собак, ни людей, ни собственного сына. И умный Снежок его душу с первого дня понял и взаимно невзлюбил.
При рассмотрении, найденыш оказался великолепной ненецкой оленегонной лайкой. Этакий белоснежный пушистый клубочек с хвостиком-каралькой и круглыми стоячими ушками. Вылитый торфяной шпиц из книги естествоиспытателя Брэма. В моем детстве эти умнейшие лаечки еще встречались, пока с развитием цивилизации и освоением ею Севера не оказались вытеснены и подменены дворовыми ублюдками и почти совершенно исчезли, случайно сохранившись в Англии, под именем «самоед». Мой Снежок сам себя не ел и, вообще, ел очень мало. Страстью его были кости — с ними пес управлялся мастерски, несмотря на сравнительно небольшой для собаки и довольно аккуратный роток. И хорошо, что ротик у него не вырос, иначе с ним выросли бы очень большие проблемы. И своим маленьким ротиком он умудрялся создавать в квартире ежевечерний тарарам. Я уже говорил, что, на беду, Снежок носил поверх шкуры густую и жаркую шерсть, а потому не находил себе в квартире другого места, кроме коврика у входной двери, под которую всегда несло холодом. На коврике пес блаженствовал до той поры, пока не наступало время возвращения из вечернего университета марксизма-ленинизма нашего соседа, преподававшего там гуманизм и любовь к ближнему. Взволнованный диалектическим материализмом и грядущей зарей человечества, он просто не замечал окружающей действительности и непременно наступал на задремавшего песика.
Снежок в негодовании просыпался сам, отчаянным лаем пробуждал всю квартиру и мертвой хваткой вцеплялся в неразлучную спутницу соседа — кизиловую трость. И, вероятно, правильно делал, иначе этой же тростью ему же бы и досталось. Ежевечерняя борьба за светлое будущее всего человечества и борьба в темноте коридора с самоедской собакой никак не увязывались в сознании педагога и настолько утомили соседа, что однажды он не выдержал, да и написал заявление в партком по месту работы моего отца, с просьбой изучить соответствие его морального облика Моральному кодексу строителя коммунизма. Отец мой считал себя коммунистом в душе, а формально состоял только в обществе рыбаков и охотников. Тем не менее, в партком ему пришлось идти и выслушать ультиматум: от хвостатого друга избавиться категорически и не подвергать квартиру ценного для партии ученого угрозе заражения блохами и прочими паразитами. Отец четко понимал кто паразит, и что последует в случае неподчинения, а потому посоветовал мне беспрекословно свести друга на рынок и отдать в первые попавшиеся руки «за бесплатно». Пришлось, со слезами, но исполнять.
Как я теперь понимаю, все мы недооценили собачьих качеств Снежка, потому, что когда я вернулся домой в расстройстве от потери друга, он уже вертелся у порога и лукаво поглядывал на меня темнокоричневыми глазенками, по-собачьи улыбаясь уголками рта и высунув кончик розового языка: «Вот я каков!» Снежка мне разрешили оставить до следующего базарного дня. После очередной продажи, Снежок вернулся на третий день, с обрывком ремня на шее и радостным выражением на морде. Проявления собачьей преданности никак не растрогали соседа, ультиматум был повторно предъявлен на самой высокой ноте, с угрозой предъявить иск о выселении в связи с невозможностью дальнейшего проживания и так далее и в том же духе. Оправданий, что собачью судьбу тоже следует устроить по-человечески и на это необходимо время, он не хотел и слушать. Вся эта междусемейная дипломатия не прошла мимо глаз и ушей виновника инцидента и он
