Тот момент - Линда Грин

— Мы забыли послушать новости по радио.

— Знаю. Было приятно просто посидеть и поговорить с тобой. Я не хотела портить вечер.

— Но мы не знаем, сказал ли папа полиции.

— Наверняка да, — мягко говорит мама.

— Давай все же послушаем, когда вернемся, на всякий случай.

— Будет немного поздновато, Финн.

— Соседей мы не разбудим, а потом найдем музыку, чтобы ты могла потанцевать. Может, рыжая дама снова будет петь о байбачьих днях.

— Собачьих днях, — с улыбкой поправляет мама.

— Что?

— Флоренс, рыжая леди. Она поет о том, что собачьи дни закончились.

— Правда? Я думал, песня о весне, что байбаки проснулись. Что такое собачьи дни? Хорошие они или плохие?

— Не уверена, — отвечает мама. — Я смотрела в интернете — люди так и не смогли прийти к единому мнению.

— Когда в пять лет меня укусила собака, это был определенно плохой собачий день.

— Да, — говорит мама, беря меня за руку, — верно.

— Может, это просто зависит от того, любишь ты собак или нет.

К тому времени, как мы подходим к главной дороге, уже темно. У нас есть налобные фонарики, чтобы шагать через лес, и я с нетерпением жду этого момента. Будет похоже на настоящее приключение.

Мы идем минут десять, прежде чем я вижу впереди заправочную станцию. И чем ближе мы подходим, тем больше сжимается все внутри.

— А вдруг продавец в магазине услышал новости по радио и позвонит в полицию? — предполагаю я.

— Честно говоря, не думаю, — отвечает мама. — Вероятно, там будет какой-нибудь студент, которому и так забот хватает.

— Каких, например? — спрашиваю я, гадая, о чем беспокоятся студенты, работающие на заправочных станциях.

— Во сколько он сможет закончить смену, не забыл ли написать сочинение и хватит ли у него денег, чтобы пойти куда-нибудь в следующие выходные.

Я пожимаю плечами. Какие-то несерьезные заботы, не сравнить с тем, когда на тебя охотится полиция и нельзя больше жить с мамой. Мы идем молча.

На заправке только одна машина. Водитель наполняет бак из шланга, похожего на хобот слона.

Когда мы заходим в магазин, я вижу за прилавком молодого человека с короткими взлохмаченными волосами. Мама права, он, наверное, студент, и, похоже, мы ему совершенно неинтересны. Я оглядываюсь, но вижу только одного человека в магазине: пожилую даму в сером кардигане, и она тоже на нас не смотрит. Просто бродит, как будто не может решить, что купить. Мой живот слегка успокоился. Идем к проходу, где стоят холодильники. Я вижу мясные сосиски, но не вегетарианские.

— Боюсь, нам придется взять на завтрак что-нибудь другое, — говорит мама. Я пытаюсь скрыть свое разочарование, затем приседаю и замечаю их на нижней полке.

— Вот, — говорю я, указывая на пачку из четырех сосисок с маленькой зеленой галочкой на упаковке.

— Молодец, глазастый, — хвалит мама, беря пачку. — Хочешь еще добавить бутылку смузи, которые тебе так нравятся?

Я киваю и улыбаюсь ей. Мне нравится, что она готовит для меня особенный завтрак. Я стараюсь не думать о том, что произойдет, когда мы вернемся домой. Лучше фантазировать, что мы будем завтракать у палатки каждый день всю оставшуюся жизнь.

Мама берет смузи из манго и ананаса, и мы подходим к кассе. Мужчина, который заправлял машину, платит за бензин. Дама в сером кардигане стоит перед нами, но у нее по-прежнему пустые руки, больше никого на улице не видно, поэтому я не понимаю, почему она встала в очередь. Дама смотрит в никуда, как я порою. Она кажется немного грустной. Даже косы у нее обвисли. Мужчина уходит, и теперь ее очередь. Она просит какую-то бутылку с полки за прилавком. Когда я слышу ее голос, то вспоминаю, где видел эти косы раньше.

— Мам, — шепчу я, дергая ее за рукав. — Это дама в овечьем фартуке из кафе.

— Неужели?

— Да, но на ней сейчас нет фартука. Что, если она узнает нас и позвонит в полицию?

— Вряд ли, любимый. Она видит в этом кафе сотни людей, всех не упомнит.

Она может помнить не всех, но, думаю, запомнила меня из-за моих волос и из-за того, что я устроил большую сцену. Я не из тех детей, которых люди забывают.

Продавец — вероятно, студент, — ставит бутылку на стойку. Внутри прозрачная жидкость. Кажется, алкоголь, потому что над полкой, откуда продавец снял бутылку, большой знак, что алкоголь и сигареты не продаются лицам моложе восемнадцати лет. Дама в овечьем фартуке протягивает ему немного денег.

Я замечаю, что ее рука дрожит, когда она берет сдачу. Дама сгребает бутылку, оборачивается и видит нас. И явно сразу меня вспоминает.

— Привет, милый, — говорит она не таким певучим голосом, как я запомнил. — Ты ведь приходил к нам завтракать, верно?

Я киваю. Интересно, собирается ли она упомянуть, что вдобавок я сбежал, ничего не съев? Нет, дама ничего не говорит. Она смотрит на бутылку в руке и пытается засунуть ее под кардиган. Я не знаю, что сказать, дама, кажется, тоже, а мама молчит, даже если знает.

— Ладно, береги себя, — говорит дама в овечьем фартуке и уходит. Я слышу, как за нами открывается дверь; оглядываюсь на случай, если дама в овечьем фартуке уже успела вызвать полицию. Но это не полиция. Входят двое мужчин. Большой и поменьше, оба одеты в черное, с капюшонами и шарфами, обернутыми вокруг лиц, еще и в перчатках, что странно, ведь пусть сейчас и ночь, все еще тепло. Я вот даже не знаю, где мои шарф и перчатки, потому что их убрали до следующей зимы.

Мужчина поменьше бежит к прилавку, а здоровяк остается у двери, что-то кричит и направляет свою свернутую сумку-переноску на нас и даму в овечьем фартуке. Только секунду спустя я понимаю, что он крикнул: «Ложись!», — но мама уже хватает меня и тянет на пол. Я думаю, что нас арестовывают, а он — один из тех детективов под прикрытием, которых показывают в фильмах.

— Это полицейские? — шепчу я.

— Нет, — тонким голосом отвечает мама. Я