Тот момент - Линда Грин

Велит открыть кассу. И тогда я понимаю, что происходит. А еще кричу.

— Заткни пацана, — орет большой грабитель. Мама держит меня изо всех сил. Я чувствую, как ее рука трясется у меня на спине. Я так переживал из-за полиции, а мне следовало волноваться насчет грабителей.

Меньший кричит студенту, чтобы тот поторапливался. Я утыкаюсь лицом в грудь мамы, поэтому ничего не вижу, но надеюсь, что продавец послушался. Как только грабитель заберет деньги, то сбежит. Только тогда приедет полиция, нас увидят и все равно арестуют.

Я начинаю рыдать.

— Заткни его на хрен, — кричит большой грабитель.

Я пытаюсь перестать плакать, но не могу, и плач становится громче; крики, рыдания и всхлипы — все это каким-то образом сливается воедино. Я слышу приближающиеся шаги. На миг поднимаю голову и вижу, как большой грабитель пинает маму сапогом в спину. Она морщится, отпускает на секунду мою руку и издает легкий визг, как будто собаке наступили на хвост. Он причинил ей боль. Он причинил боль моей маме, которая мухи не обидит. Я чувствую, как во мне что-то поднимается. Какой-то жар. Я вскакиваю на ноги и изо всех сил пинаю большого грабителя по голени.

Поднимается гвалт, как в тот раз на детской площадке. Все кричат на меня. Мама кричит: «Финн, нет», она держит меня за руку и тянет обратно, но большой грабитель поворачивается и тоже хватает меня. Заносит руку со свернутой сумкой и толкает меня на пол, а когда я приземляюсь, мама накрывает меня собой. Вдруг она кричит, и я никогда раньше не слышал, чтобы так кричали. Вопль настолько ужасный, что затмевает весь остальной шум. На секунду мне кажется, что все это дурной сон, и я только что проснулся и лежу в палатке рядом с мамой. Но тут кто-то кричит: «Нет!» Кажется, дама в овечьем фартуке. Значит, не сон. Снова начинается шум, другие люди кричат и двигаются, но мама не делает ни того ни другого. Она лежит на мне совершенно неподвижно. Кто-то вытаскивает меня из-под нее.

Первое, что я вижу, — сумку грабителя, торчащую в боку мамы, и я не понимаю, как такое возможно, а затем вижу, как из-под нее льется кровь, а голова мамы падает на пол.

Я смотрю вверх, здесь ли еще грабители, но, кажется, они ушли. Когда я снова опускаю глаза, студент стоит на коленях рядом с мамой, держит ее за запястье и качает головой. Затем достает из кармана телефон, встает и уходит. Я сажусь и вижу, что из сумки-переноски торчит черная ручка и вокруг много крови, и тогда я понимаю: внутри ткани нож. Грабитель принес его и зарезал маму; мою мягкую, нежную маму, которая любит танцевать, печь и изображать курицу.

Я закрываю глаза и кричу, а человек, который вытащил меня из-под мамы, меня обнимает. Коса падает мне на лицо, так что я знаю — это женщина в овечьем фартуке, она плачет и говорит мне, что все кончено, но это еще не конец, мама лежит на полу рядом со мной, лужа крови становится все больше и доползает до овощных сосисок, которые мама, должно быть, уронила.

Я начинаю плакать, и дама в овечьем фартуке пытается поднять меня и оттащить прочь, но я не собираюсь бросать маму, я пинаюсь и кричу, поэтому дама отпускает меня, и я ложусь, сворачиваюсь в калачик и кладу голову маме на грудь, но та не двигается вверх и вниз, потому что мама не дышит, и я знаю, что мы никогда больше не будем сидеть у палатки и есть сосиски на завтрак. Ни завтра, ни когда-либо еще.

Женщина в овечьем фартуке сидит рядом со мной и гладит меня по голове, пока я плачу. Входит медик и становится на колени рядом с мамой. Он тоже качает головой, а затем появляются двое полицейских, и я думаю, что они пришли арестовать маму и забрать ее. Я начинаю кричать на них и прошу оставить ее в покое, потому что она моя мама и просто пыталась помочь, а записка упала за полку для обуви, и это не мамина вина; она только хотела как лучше.

Все начинают говорить одновременно, и я чувствую, как руки дамы в овечьем фартуке нежно поднимают меня. Она плачет почти так же сильно, как я, крепко обнимает меня и продолжает шептать: я тебя держу. Бутылка валяется на полу. Она не разбилась, но дама ее не подбирает, просто выводит меня на улицу.

Я чувствую, как свежий воздух застревает у меня в горле, и глотаю слезы. Один из полицейских разговаривает по рации, и где-то вдалеке воет сирена. Дама ведет меня за угол подальше от машины скорой помощи, мы садимся на землю, дама обнимает меня, раскачивается взад и вперед, гладит по волосам, и мне кажется, что я знал ее всегда.

— Я тебя держу, — снова и снова шепчет она. — Я тебя держу, Терри.

До. 16. Каз

Я держу его, кажется, очень долго, но на деле, может быть, всего несколько минут. Мягко покачиваюсь из стороны в сторону. Как я делала с Терри, когда он был маленьким. Я не знаю, чем еще помочь. Его маму только что убили у него на глазах. Его жизнь больше никогда не будет прежней. И почему-то я его держу. Меня здесь даже быть не должно. Я собиралась домой, запить пилюли водкой. Вот что я хотела сделать. Но вместо этого сижу здесь, держу маленького мальчика, чью маму убили у него на глазах. И уже знаю, что не покончу с собой. Ни сегодня, ни в какую-нибудь другую ночь. Не тогда, когда увидела, как угасает жизнь.

Смотрю на заплаканное лицо мальчика и думаю: это должна была быть я. Грабитель должен был забрать мою жизнь, а не ее. Так было бы правильно. Не пришлось бы утруждаться самой. Я должна была встать и противостоять ему. В смысле, мне нечего терять, не так ли? Но я не могла двинуться с места. Та, кто сегодня вечером собиралась умереть, застыла, как и в прошлый раз.

Я слышу приближающиеся шаги. Поднимаю