Лихие гости - Михаил Щукин

И медлил, не торопясь отвечать на простой и ясный вопрос, заданный самому себе.

Стоял на крыльце, просекаемый резкими порывами ветра, чуял, как тает на лице сухой и колючий снег, смотрел прямо перед собой и ничего не мог различить, кроме белесой мути. Тяжело и смутно было на душе у Мирона. Запахнувшись в полушубок, он слушал взвизги метели и вскинулся вдруг, даже руку поднял от удивления – увиделся ему среди белесой мути просвет, будто в густом лесу просека, а в просвете этом – два человека. Они шли один за другим, опираясь на посохи, и слышал Мирон: «Благословляем. Не бойся, мы здесь, молимся за тебя…»

Внезапно появившись, просвет так же внезапно исчез. Мирон истово перекрестился и вернулся в избу. Он понял, кто благословлял его. В душе появилось тихое спокойствие, и уснул он на лежанке Евлампия крепко и сладко, как уже давно не спал в последние недели.

Минул день, минула еще одна ночь, а наутро, когда поднялось солнце, двадцать крепких мужиков вышли из деревни на широких лыжах – тихо, без разговоров, след в след, один за другим, и скоро скрылись в молодом кедраче. Мирон уверенно вел за собой людей, больше уже не сомневался, и беспокоился теперь лишь об одном: не опоздать бы. Надеялся, что суета с погрузкой скарба на возы, которую он устроил в деревне, даром не пропала. Наверняка лазутчик варнаков, за которым следили, как только он появился у деревни, уже доложил, что условия Цезаря приняты. Вот и пусть возы ждут, пусть их караулят…

Легкий морозец не отпускал, и широкие лыжи с негромким шорохом проминали сухой снег.

«Не будет тебе прощения, Данила, если слукавил, – думал Мирон, все ускоряя свой ход по нетронутому снегу, – гореть тебе в геенне огненной за обман. Держи свое слово…»

…Данила колол дрова, бухая тяжелым колуном по толстым сосновым чуркам, которые промерзли за долгую зиму и разлетались со стеклянным звоном. В прохладном воздухе пахло смольем. Время от времени он устраивал себе передых: втыкал колун в чурку, выпрямлял натруженную спину и подолгу смотрел за высокую ограду, где виделись на взгорке четыре сосны. После обеда, в очередной раз глянув на них, Данила вздрогнул и даже оглянулся испуганно: не заметил ли кто? А вздрогнул он потому, что острая макушка одной сосны была надломлена и лежала на ветках.

Это был знак от Мирона: староверы уже здесь.

Теперь оставалось лишь одно, – Господи, пособи!

Данила доколол оставшиеся чурки, из старой поленницы, разворошив ее, вытащил большущие свитки бересты, обложил их сосновыми щепками, а сверху придавил поленьями, которые все еще ядрено пахли смольем. Только поднеси огонь к бересте – и запылает, до самого неба.

На этом и строился нехитрый замысел Данилы и Мирона, на несколько рядов обговоренный ими в деревне: запалить в нескольких местах лагерь варнаков, двери, если удастся, подпереть кольями, а староверы залягут вокруг с ружьями – на свет стрелять ловко. Сами же они будут в темноте. А дальше… Дальше никто не знал, что случится.

По всему лагерю, под избами-казармами, под сараями, под амбарами успел Данила сделать свои закладки – береста вперемешку со смольем. Припас спички и даже изладил факел. Все приготовил. Страха не испытывал, только в одном сомневался: успеет ли он добежать до всех своих закладок, хватит ли ему проворности… Хотя бы еще одного помощника, да где его возьмешь… Трое новых варнаков, принесшие новость из Успенки и ночевавшие вместе с ним в избушке, попытались завести разговор, намекая, что неплохо бы Даниле с ними подружиться и довериться, но он в ответ каменно молчал и ни одного слова не произнес. Не верил им Данила, да и как можно было верить, если от Цезаря в любую минуту можно было ожидать всяческой гадости. А если он этих мужиков с тайным умыслом посадил в избушку, догадавшись о сговоре с Мироном?

Нет, придется в одиночку совершить, никто не поможет.

Там, в Успенке, ждет его Анна, и, если не врут новоявленные варнаки, – сын у него родился, Алексей. Он все сделает, чтобы к ним вернуться. И от варнаков вырвется, и этот чертов кряж одолеет. Не имеется такой силы, которая удержала бы его.

Данила поднял с земли тяжелый колун, вскинул его на плечо и неторопким шагом направился к избушке. С недавнего времени, после похода в деревню староверов, за ним уже не было постоянного и строгого догляда; утром он получал от Ваньки Петли приказание на работу, исполнял его и остальное время мог проводить в избушке, которую на ночь снаружи уже не закрывали на запор. Но вот появились новые варнаки, и вчера избушку заперли. Неужели и сегодня запрут? Данила прибавил шагу.

Возле дверей избушки огляделся – вокруг никого не маячило. Данила вывернул колуном пробой, обрубил вытащенные гвозди и все аккуратно вставил в старые гнезда. Глянешь – точно так же, как и было, даже запор закрыть можно, а толкнешь изнутри посильнее – все и вывалится. Теперь оставалось ждать ночи. Данила лег в углу на грязное тряпье, повернулся лицом к стене и попытался представить – каков он на лицо, сын его Алексей?

Однако представить так и не смог. Задремал накоротке, но сразу и вскинулся, словно от тычка. Сел на полу, оглядывая полутемную избушку, пытался понять – что его так подкинуло, какая тревога оторвала от сна? В избушке было тихо, пусто, а в раскрытые двери ровной полосой струился свет. Данила вышел на улицу, но и здесь все было как обычно и никакой тревоги или угрозы не наблюдалось. Серели строения, искрился белый и ровный после неожиданной недавней метели снег, солнце стояло высокое и по-весеннему теплое. Варнаки спокойно занимались своими делами: кто хозяйничал на конюшне, кто тянулся за варевом к общему котлу, кто просто сидел на лавке и жмурился, глядя на солнце. Никого из трех мужиков, прибывших вчера, не было видно. «Цезарь разговоры говорит с ними», – догадался Данила, который никак не мог избавиться от тревоги, так неожиданно поднявшей его с жесткого лежбища.

Он вернулся в избушку, снова улегся в свой угол, но уснуть не смог. Так и пролежал с открытыми глазами до самого вечера, до синих сумерек.

Новоявленные варнаки не появлялись. Данила с облегчением вздохнул: ему это было на руку, легче выскользнуть из избушки, когда наступит полная темнота.

И темнота наступила, не задержалась нигде и не заблудилась. Лагерь быстро окунулся в нее, словно ушел на дно, обозначил себя несколькими мутно светящимися окошками в приземистом доме, где обитали Цезарь с Бориской, и затих. Снег, подтаявший и отсыревший за день, скрадывал звук шагов, и Данила бежал почти неслышно. Первые две закладки были заложены им возле дома-казармы, в котором находились варнаки. Одна – рядом с крыльцом, другая – возле боковой стены. Спичка вспыхнула и осветила трясущуюся ладонь. Данила зажег факел, подождал, когда он разгорится, и сунул в бересту. Она вспыхнула, словно порох. Теперь – к крыльцу. Заранее припасенный кол твердо подпер двери. Огибая дом-казарму, чтобы достигнуть глухой стены, Данила еще успел краем глаза увидеть, что первая закладка разгорается быстро и весело. Вспыхнула и вторая. Еще две – возле дома Цезаря, и там же – крепкий кол под дверь. Данила метался с горящим факелом, не испытывая страха, словно не разбойников поджигал, а торопился доделать спешную работу по хозяйству. Голова была ясной, глаза все видели и замечали, и делал он свое поджигательское дело столь ловко и скоро, словно всю жизнь только им и занимался.