Времена не выбирают - Елена Валериевна Горелик

— Кроме губернатора, меня и вас — более никто, ваше величество.

— Насколько можно доверять этим сведениям?

— Де Соволь уверяет, что опирался отнюдь не на слухи. Он сам говорил с этими людьми.

— Если верно то, что он пишет, то у нас впереди немало интересного. Пусть губернатор пока придержит этих людей у себя, присмотрится к ним, оценит их возможности. Вероятнее всего, в ближайшие года три, может быть, четыре они будут нам полезнее там, а не здесь. Но когда мы увидим, что антишведская коалиция близится к разгрому, и король Шарль готов атаковать этого русского выскочку, именно вам предстоит организовать их переезд сюда. Пожалуй, я даже дам им одну аудиенцию… тайную, конечно же.

Глава 12

Поздняя гроза

1

— Мама, смотри, он летит!

Ну вот, научила сыночка на свою голову самолётики делать. Теперь пока всю бумагу не переведёт, не успокоится. Четвёртый год идёт, один из самых беспокойных возрастов. А если ребёнок ещё и любознательный не по возрасту — весь в папу — то вечные «почему» и «зачем» обеспечены.

Забавно, но японское искусство оригами, которым хотя бы в самой примитивной форме владели практически все школьники начала двадцать первого века, здесь совершенно неизвестно. А бумага, пригодная для такого творчества — довольно недешёвое удовольствие. И ладно бы ещё самолётики. Вон, дядя Женя — тоже на свою голову — пообещал старшему племяннику в будущем году научить запускать летучих змеев. Теперь дядюшка от маленького Петруши ничем не отговорится. Память у мальчишки отменная.

Пока старшенький самозабвенно сворачивал из бумаги и пускал по комнате самолётики, младший благополучно спал в своей кроватке. А мама могла со спокойной душой посвятить себя работе.

Практиковать медицину с некоторых пор пришлось только на тех, кто подворачивался под руку — то есть либо на придворных дамах, либо на случайных людях, встречавшихся во время совместных с супругом путешествий. Впрочем, в отличие от Петра Алексеевича, Дарья Васильевна не бросалась немедленно оперировать или зубы дёргать. «Точная диагностика — залог успешного лечения», — повторяла она, не забывая писать о том же в своих методических пособиях для аптекарского класса… О, эти методические пособия! Что ей только пришлось пережить из-за них! Пожалуй, от яростных и злобных нападок со стороны медицинского сообщества её спас только высокий статус. На августейшую персону не очень-то напустишься, тем более с ярлыками типа «шарлатанство». А ведь Дарья пошла против течения, когда объявила, что кровопускание не есть панацея, и помогает только полнокровным людям, да и то с оговорками. В эпоху, когда «метали руду» даже грудным младенцам, это была ересь почище, чем альбигойское учение для католиков. Или её рекомендации для беременных и недавно родивших женщин. Или советы по сохранению здоровья младенцев — в конце концов, по своей мирной специальности она должна была стать детским врачом… Дарья натурально открыла ящик Пандоры, и оттуда полезло такое… Какими только эпитетами её не величали в европейской медицинской «тусовочке»! «Невежда», «глупая баба» и «знахарка» — это было ещё самое мягкое.

Но критерий эффективности — результат. Время шло, а процент детской смертности среди высшей русской знати снизился столь резко и значительно, что об этом стали говорить уже на университетских кафедрах Европы. «Тусовочка», конечно, не унималась, но всё чаще раздавались голоса, по меньшей мере, призывавшие присмотреться к методам этой высокопоставленной дамы. Ведь свои рекомендации она с успехом применяла не только к детям статс-дам и сановников двора, но и к собственным сыновьям. Петруша и Павлик росли здоровыми и весёлыми, на зависть иным европейским принцам. «Контрольным выстрелом в голову» стало недавнее исцеление прусской королевы Софии-Шарлотты: присланные спешной эстафетой Дарьины порошки буквально подняли эту мудрую женщину со смертного одра[45]. Не умели тогда ангину лечить, что поделаешь. Королева и её мать, София Ганноверская, сердечно благодарили и русскую царицу, и её супруга, которого помнили ещё со времён Великого посольства. Благодарность была выражена как в письмах, так и публично, и о новом медицинском феномене заговорило всё научное сообщество. Многие всё ещё упирались, твердя: «Ей просто повезло». Однако дело сдвинулось с мёртвой точки. Дошло до того, что в активно строящийся Петербург стали потихоньку ехать находящиеся на последних месяцах беременности немецкие герцогини: вроде бы как в гости, но на самом деле — рожать, не опасаясь тяжёлых последствий. А государь не упускал возможности сделать на этом политический гешефт, потихоньку заключая выгодные соглашения с их мужьями, отцами, братьями и прочими родственниками.

2

Петербург… Сестрёнка не ошиблась, предполагая, что Пётр Алексеич без вариантов пожелает строить новый город именно здесь, а не где-то ещё. Он буквально влюбился в это место — широкое устье Невы, прикрытое островами. И только когда распорядился нанять французского архитектора де Котта — ученика знаменитого Мансара, построившего Версаль — чтобы составил генеральный проект будущей застройки, вспомнил про запечатанный пакет, лежавший на дне шкатулки с бумагами. «Вот чёртова девка! — воскликнул он, когда сломал печать и развернул бумагу. — Всё в точности».

Жили они тогда в бывшей шведской крепости, где, к бурной радости отца, в начале ноября 1701 года увидел свет, должно быть, самый первый петербуржец — её сын. В честь малыша, крещённого Петром, было велено палить из пушек.

А весной, когда приехал архитектор, всех удивило решение царя — поставить «сестрицу Катерину» ответственной за приёмку генплана. Сильнее всех удивилась сама Катя: мол, а я тут с какого боку? Ведь ни разу не архитектор, даже рядом не стояла. Но Пётр Алексеич заявил, что от неё этих знаний и не требуется. Вручил под её ответственность бюджет проектных работ, посоветовал смотреть в оба за французом и по-быстрому уехал — выискивать и доставлять средства, стройматериалы и специалистов для будущей стройки. Так и мотался туда-сюда, несмотря на распутицу.

Дарья не могла без смеха вспоминать, как сестрёнка дотошно докапывалась до любой мелочи, самолично составляла смету и выдавала деньги только под личную роспись, требуя отчёта за каждую полушку. Катю проклинали на все корки, но ей это было как с гуся вода. Француз вовсе грозился развернуться и уехать в Париж, на что Катя ответила — на его родном языке — мол, раз так, то господин архитектор может считать себя свободным, генплан она, при столь халатном отношении к делу с его стороны, составит ничуть не хуже.

Гордость де Котта боролась с его жадностью, и последняя одержала верх, ведь заказ был ну очень вкусный. Хоть и писал на родину: «Сия принцесса есть худшее