Германия в ХХ веке - Александр Ватлин

Западные кредиты не могли компенсировать нехватки средств на модернизацию оборудования. В 80е гг. технологическое отставание экономики ГДР от мирового уровня стало очевидным. Уровень производительности труда в промышленности по разным оценкам составлял от трети до половины западногерманского. Поиск выхода велся на разных направлениях, но ему не хватало политической воли и последовательности. Вновь, как и двадцать лет назад, предпринимались попытки реабилитировать децентрализацию, был взят курс на интенсификацию производства и внедрение достижений научнотехнической революции. В рамках СЭВ ГДР отвечала за развитие компьютерных технологий, но для налаживания производства «чипов» ее экономике уже просто не хватило времени. После того, как для восточноевропейских стран открылись мировые рынки, компьютеры фирмы «Роботрон» вызывали только усмешку.

Нечто подобное происходило и на потребительском рынке. Каждое предприятие получало задание на производство товаров ширпотреба, но население отказывалось их покупать, так как они не выдерживали конкуренции с западными, да еще и продавались по явно завышенным ценам. При массовом жилищном строительстве исторические центры городов имели довольно запущенный вид, хронически не хватало средств на рекультивацию природных ресурсов. Приметами кризиса производственной инфраструктуры стали залатанные «автобаны», построенные еще во времена «третьего рейха», значительная часть вагонного парка также происходила из досоциалистических времен. Экономика ГДР явно не поспевала за социальными программами, западные кредиты выступали в роли наркотика, порождавшего иллюзию решения нараставших проблем.

В отличие от своего предшественника, любившего заглядывать в будущее, Хонекер оставался расчетливым прагматиком. В годы его правления ЦК СЕПГ превратился в центр согласования ведомственных интересов и узел связи с «советскими товарищами». Кадровая политика партии также отдавала предпочтение стабильности: назначения производились по неписаным правилам благосклонности и очередности, анкетный принцип блокировал выдвижение нестандартно мыслящих личностей. «Окостеневшая система» (Ш.Волле) практически не чувствовала обратной связи с обществом, всерьез рассчитывая «пересидеть» любые социальные неурядицы. Функционеры высшего звена, устраивавшие Генерального секретаря партии (в 1976 г. Хонекер вернул себе этот титул, отмененный в СЕПГ после смерти Сталина), получали свои посты в пожизненное владение. Номенклатурный круговорот должен был препятствовать формированию групп и коалиций, способных поставить под вопрос его власть. Председатель правительства Вилли Штоф после смерти Ульбрихта стал председателем Госсовета ГДР, а в 1976 г. вернулся на старый пост. Для более чем двух миллионов членов СЕПГ партия являлась необходимым условием сохранения своего социального статуса или удобным трамплином для дальнейшей карьеры.

В мае 1973 г. Хонекер выдвинул тезис о «реально существующем социализме» в ГДР, который лег в основу новой партийной программы, принятой IX съездом СЕПГ (18-22 мая 1976 г.). Наряду с традиционными формулировками об исторической обреченности капитализма в программе содержалось признание того, что политике мирного сосуществования двух мировых систем нет альтернативы. В отличие от программы СЕПГ 1963 г. достижение единства немецкого народа уже не стояло на партийной повестке дня. Коммунизм отодвигался на далекую перспективу, улучшение жизни народа называлось высшей целью партии, руководящая и направляющая роль которой должна была все более возрастать. На практике это означало сохранение административных рычагов во всех сферах общественной жизни. Так, борьба за повышение качества обслуживания покупателей возлагалась решениями съездов на партийные организации учреждений торговли. Система материального стимулирования производства также замыкалась на местные организации СЕПГ, имевшие решающее слово при распределении премий и социальных благ. Социалистическое соревнование делало акцент на моральные мотивации производительного и качественного труда, которые, однако, упорно отвергались реально существующими рабочими.

Символом перемирия власти и общества стал появившийся в центре Берлина Дворец республики, где впервые проходил IX съезд СЕПГ. В отличие от кремлевского дворца съездов, его берлинский собрат был открыт для публики с утра до вечера, наполнен ресторанами, выставками и развлечениями. Впрочем, ни для кого не было секретом, что реальная политика делалась в невзрачном сером здании, где располагался Центральный комитет СЕПГ. Волна общественных надежд, связанных с приходом к власти нового лидера и принятием новой партийной программы, окончательно отхлынула после Х съезда СЕПГ (11-16 апреля 1981 г.) Выступая на съезде, Хонекер в очередной раз продемонстрировал верность догматическому истолкованию социализма, осудил обновленческие идеи «еврокоммунизма», с которыми выступали компартии Италии, Франции и Испании. Не произошло на съезде и кадровых изменений – сама мысль о политическом наследнике подрывала стабильность режима личной власти. Лишь в 1983 г. в Политбюро попал представитель «молодежи» Эгон Кренц, которому исполнилось 46 лет.

Настаивая на своей исторической миссии, СЕПГ отдавала себе отчет в том, что для простых граждан привлекательность социализма определялась личным материальным успехом. Близость западногерманской модели оказывала серьезное воздействие на общественные настроения в поздней ГДР, держала власть в состоянии максимального напряжения. Огромные силы были брошены на выполнение принятой в 1971 г. жилищной программы: за первые десять лет было построено и отремонтировано 800 тыс. квартир, к 1988 г. – уже три миллиона. Для того, чтобы получить благоустроенное жилье, молодой семье уже не надо было годами стоять в очереди. Хотя рост уровня жизни в ГДР в годы правления Хонекера замедлился (в 1970 г. средний доход на душу населения составлял 755 марок, в 1980 г. – 1021 марки), партийная пропаганда не без оснований говорила о второй зарплате (zweite Lohntüte), которую получали жители ГДР благодаря бесплатному и качественному здравоохранению, дошкольной сети, дотированным ценам на продукты и смешной квартплате (около одной марки за квадратный метр жилплощади). Если в 1970 на сто среднестатистических семей приходилось 16 легковых автомобилей и менее одного цветного телевизора, то в 1987 г. и то, и другое уже имела каждая вторая семья.

Растущее предложение товаров и услуг в легальном секторе экономики не могло угнаться за ростом денежных доходов, порождая огромный отложенный спрос. К концу 80-х гг. на сберегательных счетах у населения находилось почти 200 млрд. марок. Дефицит затрагивал в основном «эксклюзивные» товары (хотя список их постоянно расширялся), для их приобретения формировались неформальные группы взаимопомощи, использовались семейные, соседские связи, открывавшие доступ к каналам нерыночного распределения продуктов и промышленной продукции. Аналогичные механизмы действовали и в сфере услуг, где деформирующее воздействие коммунистической доктрины («отмирание мелкой буржуазии») было наиболее ощутимым. Число работавших в этой сфере «частников» (Hаndwerker) не превышало 2 % от самодеятельного населения, социалистические альтернативы в виде громадных прачечных комбинатов, сети обувных мастерских или превращенных в государственных служащих сантехников явно не справлялись со своими задачами.

Даже во второй половине 80-х гг. западные исследователи продолжали говорить об упрочении социального контракта между властью и населением в ГДР.

Тоталитарная методология пребывала на задворках научных споров, исследователи искали за берлинской стеной общее, а не особенное. Известный публицист Гюнтер Гаус, являвшийся до 1981 г. главой постоянного представительства ФРГ в ГДР, внес немалый вклад в формирование на Западе благожелательносочувственного образа этой страны как «индустриального общества с одним работодателем и деформированной психологией потребления». Население, лишенное возможности политического соучастия, все же находило возможности для неподконтрольной правящей партии самоорганизации. В ГДР существовало более 10 тыс. кружков и объединений по интересам, формировавших своеобразные «ниши свободы», куда не могла или не решалась заглядывать власть. Перенесение акцентов от прогнозирования действий лидеров коммунистических диктатур в сферу массовых явлений и настроений подвластного им общества позволило западным ученым смоделировать основные тенденции «посттоталитарного» отступления власти в ГДР и других странах Восточной Европы, ставшего необратимой тенденцией уже в 70-е гг.

Признав удовлетворение материальных потребностей населения главной задачей социалистической экономики, правящие партии в этих странах фактически смирилась с «несовершенством» народа, которым ей пришлось руководить. В ГДР приходилось учитывать «тлетворное влияние Запада» вплоть до технических заданий на производство новой техники: производимые телевизоры оснащались специальным декодером, позволявшим принимать передачи из ФРГ. Появление сети «интершопов», торговавших на валюту, означало, что власть закрывает глаза на хождение в стране западногерманской марки. Это в значительной мере подогревало ажиотажный спрос на нее, на «черном рынке» курс обмена двух немецких валют колебался вокруг соотношения 1:10 в пользу Запада. Роль ССНП как регулятора социального равенства и справедливого распределения материальных благ (продвижение по службе, гарантия равноправия женщин, путевки в санатории, распределение жилья и дефицитных товаров) постоянно падала. Если в «эпоху Ульбрихта» ГДР выступала в роли государства для рабочих, открывая для них возможности социального подъема и интеграции в правящую верхушку, то в последующий период ситуация меняется. Хотя принцип «зависимости социального подъема от политической лояльности» (Р. Гайслер) сохраняется, структура общества становится более консервативной, среди студенчества дети рабочих уступают место «потомственным» интеллигентам и управленцам. Альтернативным капиталом для граждан ГДР (и источником нового социального расслоения) все больше оказываются связи в номенклатурных кругах, доступ к «теневой экономике» и наличие родственников в Западной Германии.