Дети Барса. Туман над башнями (СИ) - Андрей Ренсков

"Вот именно: не задумывайся и не приглядывайся. Отдышись и успокой своё маленькое сердечко. У тебя будет только один шанс нанести удар. Если рука дрогнет, ты не пробьёшь кожу, а просто переломаешь ему хрящи гортани.

"Не стану", — заставил себя подумать Вьяла.

"Хорошо. Теперь подойди к костру и положи в него палку, острым концом в огонь. Покручивай её, старайся, чтобы она не загорелась, а только обуглилась. И под ноги смотри. Просмотришь сухой сучок, и ты мертвец, сын кузнеца".

По мере того, как костёр и лежащий подле человек приближались, мальчик чувствовал, как чьи-то холодные пальцы всё сильнее сжимают его грудь.

"Страх — всего лишь эмоция. Со временем ты научишься не обращать на него внимания. Пока же тебе надо понять вот что: если другие эмоции просто бесполезны, эта очень вредна. Она способна толкнуть тебя под руку в самый важный момент — как сейчас, например. О чём ты думаешь?"

"Ни о чём", — подумал Вьяла, погружая палку в угли.

"Не лги. Неужели ты до сих пор не понял, что это бесполезно? Перестань держаться за прошлое: твой дом сгорел, родители убиты, а прошлая жизнь уничтожена. Если хочешь жить — придётся меняться. Так о чём ты думаешь?"

"О его детях".

"Ты точно знаешь, что они у него есть?"

"Нет. Но я представил…"

"Представил, как они будут ждать его с охоты — голодные, замёрзшие, заплаканные? Скажи, сын кузнеца, почему ты отказываешься от своего плаща и горячей еды ради каких-то детей, которых сам же и выдумал?"

Охотник лежал удачно: запрокинув подбородок и беззащитно выставив острый кадык. В последний момент он что-то почувствовал: открыл глаза и попытался откатиться в сторону. Но это запоздалое движение не спасло его. Вьяла с криком опустил дымящееся остриё вниз — наугад, торопясь не успеть. И нечаянно попал туда, куда надо. Так всегда и бывает.

Обожженная на чужом огне палка легко пробила и кожу и трахею — зря голос беспокоился. Сбив Вьялу с ног, раненый ухватился за неё, вырвал из развороченного горла и отбросил прочь. Кровь хлынула из раны тугими толчками, струясь между прижатыми к шее пальцами. Закрыв глаза, Вьяла слушал, как она выливается и кусал руки, давя желание кричать. Сейчас он сам предпочёл бы умереть, только бы не слышать этого тошнотворного чавканья.

Спустя какое-то время мужчина поднялся и, хрипя, заковылял куда-то в темноту. Потом вдали затрещали ветки, не выдержавшие вес грузного тела. Страшное чавканье превратилось в бесконечно долгое шипение: это сквозь дырку в горле выходил последний воздух. В конце концов, оно утихло, и только тогда Вьяла позволил себе не сдерживать крик.

"Хватит", — приказал голос, когда крик превратился в вой, а внутренности скрутила злая колючая судорога. — "Довольно, сын кузнеца. Это твой первый, но далеко не последний. Со временем привыкнешь".

— Ты заставил меня сделать это, — прошептал мальчик, сжимая в кулаках подобранные с земли листья, разминая их в труху. — Ты заставил, а я не хотел.

"Дело сделано. Уже поздно жалеть о чём-либо. Покопайся в его сумке: там должно быть вяленое мясо".

— Я не смогу есть… После всего этого…

"Конечно, сможешь. Если, наконец, перестанешь жалеть себя. Потом заворачивайся в плащ и ложись спать. На сегодня с тебя хватит".

Походная сумка лежала в головах. Внутри оказался небольшой, но острый нож. А вот мясо было слишком жёстким — не разжуёшь, пока само не разбухнет от голодной слюны. Хорошо ещё, что порезано на тонкие полоски. Бросаешь одну такую в рот и ждёшь, преодолевая желание проглотить, не жуя.

Как не уговаривал себя, с трудом проглоченное едва не изверглось обратно, когда рука, коснувшаяся плаща, легла на что-то липкое и остывающее. Вьяла снова завыл, теперь от ненависти к себе. Немного отдышавшись, он собрался с духом и всё же сумел перевернуть плащ, не вляпавшись в кровь.

Подбой вонял чужим потом и прогорклым салом. Такое сочетание запахов неожиданно успокоило мальчика: пахло живым человеком, домом. Стоило расслабиться, как перед глазами возник улыбающийся отец, приобнял за плечи, потрепал за щёку. И Вьяла улыбнулся в ответ, сначала несмело, потом всё шире.

В эту ночь голос больше не сказал ни одного слова. Костёр к рассвету потух, и лёгкий ветерок стал деловито засыпать лесную полянку серым пеплом. Мальчик спал, закутавшись в плащ убитого им мужчины, спал неподвижно и тихо, дыша редко и неглубоко. И ему ничего не снилось.

А утром всё вдруг стало по-другому: дурные мысли ушли. Страх и брезгливость не исчезли, но поблёкли и спрятались на самой глубине души.

"Соскреби её ножом", — посоветовал голос. Весьма кстати посоветовал: в попытке сковырнуть с плаща засохшую кровь мальчик сломал два ногтя.

— Плащ слишком большой, — сказал мальчик, придирчиво оглядывая скомканную ткань, сплошь покрытую бурыми пятнами. — Можно, я отрежу от него ножом, сколько мне надо?

"Делай, что хочешь", — фыркнул голос. — " Он же твой".

Кромсал плащ Вьяла долго: раздумывал, примеривался. Дело было не только в том, чтобы вырезать наиболее чистый кусок. Дело было ещё и в другом — и проклятый голос не преминул напомнить об этом.

"Не тяни время. Охотник и так уже сильно окоченел".

Ничего не отвечая, Вьяла зажал нож между голых коленей и растянул вырезанный кусок ткани на земле. Нормально, вроде бы: укроет с головы до пяток. Вот бы ещё подогнуть край и пропустить сквозь него кожаный шнурок, чтобы удобнее держался на плечах. Жаль, что в сумке нет ни иглы, ни высушенных жил — подшить загнутый край нечем.

"Не тяни. Чем дольше тянешь, тем будет труднее".

Охотник упал у самого края колючих зарослей. Лежал ничком, уткнувшись свёрнутой головой в ветки, покрытые тонкими иглами. Если не наклоняться, видно только исцарапанную щёку и глаз, в котором навсегда застыла злоба. Труп изрядно окоченел, да и весит немало. Стащить с него одежду не получится.

"Тебе придётся. Нужна одежда и обувь — чтобы не привлекать внимания".

— Ты, должно быть, уже забыл, каково это — иметь тело. Посмотри на куртку и сапоги — я же утону в них. Ты бы ещё велел взять его лук, чтобы не привлекать внимания. Любой встречный поймёт, что я не смогу натянуть тетивы.

"И что ты собираешься делать?" — спросил голос. Сказанное скорее позабавило его, чем удивило. — "Не пойдёшь же босиком?"

— Вырежу из куртки со спины два лоскута кожи, — ответил Вьяла, поигрывая ножом. — Примотаю к ногам его обмотками. Пошарю за пазухой, если подлезу. Заберу сумку, огниво, пару шкур и наконечники стрел. Больше не унесу.

"Давай", — слишком легко согласился голос. Его, как обычно, не поймёшь: то ли смеётся, то ли злится за то, что не послушался.