Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Расплатившись с евреями, я вышла на двор. Высокий парень подвел коня, оседланного по моей просьбе казацким седлом. Осмотрев коня, крепкого, темно-бурого, с пушистой гривой, я еще больше успокоилась и закурила папиросу. Старик вручил мне адрес, куда мне надлежало отвести коня по прибытии в Николаев. «Нигде не задерживайтесь, красные очень близко от Николаева. Не дай бог, если они раньше вас войдут, вам тогда Одессы не видать». – «Но ведь 120 верст невозможно проехать без ночевок», – заметила я. «Разумеется, ночуйте, выбирайте хаты победнее, говорите только по-нашему, по-хохлацки». Старуха вынесла мне мешочек с провизией. «Хоть на первые два дня», – сказала она.

Утро только по-настоящему начиналось. Холодное, суровое, полузимнее утро. Несмотря на март, гололедица еще не прекращалась по дорогам. Во многих местах лежали обледеневшие сугробы. Воздух был прозрачен и чист – наш украинский, крепкий, здоровый воздух. В мозгу у меня мелькнуло: «Они, видимо, все знают обо мне, ясно, что Михаил Петрович их осведомил в своем письме! А вдруг выдадут!» Но задумываться обо всем этом не было времени, надо было погрузиться с головой в предпринятое решение…

Попрощавшись со всеми окружающими меня людьми, я решительно вдела ногу в стремя и привычным движением тела расположилась на седле. «Счастливого пути!» – кричали мне вслед. Отъехав несколько саженей, перекрестившись, я пустила коня рысью. Степная извилистая дорога чернела вся в ухабах перед моими глазами, то подымаясь, то спускаясь. Встречались часто курганы, выраставшие вдруг на фоне мертвой природы. Несмотря на подбитый мехом зипун, было холодно, руки мерзли, а держать в рукавицах вожжи было непривычно.

Через два часа непрерывной езды захотелось остановиться. Слезла с коня и причалила неподалеку от деревянного креста, посредине которого была вставлена икона Божьей Матери. Присев на бугорок, закусила, дала хлеба коню и снова пустилась в путь. Еще проехав часа два, решила сделать серьезный привал. Издали намечалась деревня, мой конь ее чувствовал и дружелюбно ржал. Вообще, было видно, что он хорошо знает местность. Он шел уверенно и спокойно вперед. Когда мы въехали в деревушку, на нас напала целая стая собак. Конь отбрыкивался от них задними копытами.

Деревушка оказалась очень убогой, постоялого двора не было, но мне необходимо было накормить коня и самой передохнуть. Почти на окраине я приметила избушку и смело направилась к ней. На мой стук вышел седой, но очень представительный старик.

Он посмотрел на меня, на мою лошадь и спросил, что мне нужно. Выложив ему заранее приготовленную, сфабрикованную по трафарету для всех случаев историю, я попросила его впустить меня отдохнуть и накормить коня. После небольшой паузы он сказал: «Ну ладно уж, входи, безусый! Чего тебя в такое время по дорогам носит!» Тут же он громко крикнул: «Митька, подь сюды!» Из небольшого сарая вышел парнишка, которому старик велел накормить коня. Тот сейчас же взял его под уздцы и повел за дом, где, по-видимому, находилась конюшня. У старика, по всей вероятности, были свои лошади. Мы с ним вошли в хату. Я сняла шапку, перекрестилась на иконы, висевшие в углу, убранные красивыми рушниками, затем с удовольствием села на длинную деревянную скамью, прислоненную к стенке. В глубине стояла большая кровать, покрытая стеганым одеялом, искусно сделанным из разноцветных лоскутков. Белоснежная гора подушек с вышитыми наволочками лежала на кровати. Напротив скамьи, на столе, стоял самовар, он еще шипел, и несло от него теплом и уютом. Из соседней горницы вышла хозяйка и с удивлением посмотрела на меня. Старик ей пояснил, что разрешил мне отдохнуть и обогреться. «В Николаев к сестре едет», – добавил он. Я поклонилась ей и поставила свой мешок в угол. Хозяйка тотчас же принесла большую миску с творогом, чашку со сметаной, краюху темного деревенского хлеба и начала усердно меня угощать. Я с большим удовольствием поела, выпила горячего чая, старики тоже молча ели. Поговорили о том о сем, когда же я начала собираться уходить, старик сказал: «Ты что-то на барчука смахиваешь! Хоть и болтаешь по-нашему, а выходит у тебя поскладнее, чем у нас». Я смолчала, но в душе решила, что мне следует поменьше разговаривать и причаливать только на ночлег. Когда я хотела с ними расплатиться, они завопили с большим возмущением: «Мы не постоялый двор! Мы рады накормить молодняка, мы же не нехристи!» Теплое чувство зашевелилось от этой доброты; я подумала, что не все еще пропало, если бедные крестьяне так добры и отзывчивы. Хлебосольный народ наш все тот же, никакая вражеская сила не может его переменить.

С теплым чувством и верою в удачу своего путешествия покинула я этот маленький домик с соломенной крышей. Снова взвилась черной лентой дорога, замелькали курганы, кресты, иногда бугры еще не растаявшего снега. Проехав еще две деревни, когда уже стало сильно темнеть, посмотрев на свои маршрут, я решила добраться до большого села и там переночевать. Надо было снова найти хату победнее. Проехав главную улицу, на которой, как обычно, на нас напали собаки, я выбрала домик, находившийся в стороне от дороги, в том месте, где кончалось село.

Вечерело быстро, во многих избах горели лучины, крестьяне загоняли скот, вели поить лошадей. К собачьему лаю присоединилось ржание коней и глухое мычание коров. На все эти звуки конь мой весело отзывался. Соскочив с него, я энергично постучала в запертые двери облюбованной мной хаты. Тотчас же вышла молодая, красивая хохлушка в вышитой рубашке, выглядывающей из-под теплой кацавейки. Разноцветные мониста украшали ее шею, она вся дышала здоровьем и радостью. Когда я выложила ей свою просьбу, она весело ответила: «Заходи, панычу, переночуешь на полу, дадим тюфяк, а коня давай отведу к корму». С этим она забрала лошадь и увела.

Когда мы с ней вошли в хату, там оказалось трое ребятишек и ее мать, пожилая женщина. «Мужиков нэма, уихалы на ярмарку, – пояснила молодая и, обращаясь к матери, сказала: – Хлопец в доме, то и спокойнее». У меня назойливо вертелась мысль: «Зачем она меня панычом назвала!» Язык чесался сказать ей, что я вовсе не паныч, что моя сестра простая портниха, сам я из крестьянской семьи, но я смолчала и отложила разговор на после.

В хате было тепло. От печи несло жаром. Ребятишки все бегали босиком, они с любопытством смотрели на меня. Между тем старуха накрыла на стол и потчевала нас галушками, чай пили с вареньем. После меня свели в соседнюю горницу, там была большая кровать, где спали все ребята, мне же постелили на полу объемистый тюфяк. Спала я как убитая, болели бока. Непривычное количество верст на лошади сказывалось. Но никак нельзя было поддаваться этому упадку сил. Надо было взять себя в руки, ведь было только начало путешествия.