Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков

суть! Хотя, простите, здрасьте вам, мы уж несколько дней не виделись. Так вот что я говорю, смотрите: два токарных, мы называем их «у двери», на вот этом… — Оптухин схватил Травникова за локоть и потащил в сторону. — Скажите, что, по-вашему, делаем мы на этом станке?

Травников узнал старый, наверное, тридцатых еще годов «ДИП» — «догнать и перегнать», так с первых пятилеток расшифровывали название станка, хотя слова уже потеряли свой призывный смысл, остались всего лишь стабильной маркой; такие станки он впервые встретил у себя на заводе после института, тогда они выглядели эффектно — сизым блеском отливали их упористые станины, шпиндели стремительно накручивали обороты, и победитовые резцы весело гнали кудрявую стружку, Теперь станок и не стремился — краской ли, чистотой вокруг — скрыть свой возраст; он тяжело подрагивал, жиденько завивал струйку охлаждающей жидкости, и деталь под острием резца будто бы нехотя обнажала в мутном свете забрызганной маслом лампочки мышино-серый срез стали. Пожилой токарь — толстый, с отвислым подбородком, с лоснящимся от пота лицом — остановил деталь, развел над ней рожки штангенциркуля и так застыл, глядя почему-то не на незнакомца, а на Оптухина, все еще державшего Травникова за локоть.

— Ну так что, Евгений Алексеевич?

Горка готовых деталей высилась рядом с токарем, и Травников шагнул к ней, недовольным движением сбросив руку Оптухина, и, повертев внушительную, тяжелую втулку, поставил обратно в пирамиду.

— Ясно что: обдирка, первая операция.

— А! Точно! — Оптухин встрепенулся в странном, неясном каком-то восторге. — Теперь вот сюда, Евгений Алексеевич. — Он трусцой обогнул старый «ДИП» и остановился неподалеку у станка поновее. — Сюда!

Девушка в кокетливо-чистой косынке — красное пятнышко в серой мути заполненного гулом пространства — сосредоточенно работала, даже не подняла головы, когда подошел Травников, и он сразу заметил, что деталь у нее под резцом — та же втулка; в общем, вроде той, что он держал в руках, только стружка теперь вилась потоньше, посветлее.

— Ну, — все еще восторженно кричал Оптухин, — так что мы тут делаем, у двери?

Травников снова взял деталь, покатал ее в пальцах, ощущая приятную гладкость поверхности, поставил на место и вдруг встретился с насмешливым взглядом девушки. Она смотрела на него, а сама быстро отводила суппорт и что-то крикнула технологу, что-то, видно, привычное, понятное только ей и ему.

— Там обдирка, первоначальная обработка, — сказал Травников. — Тут — окончательная обработка. Подумаешь, тайны!

— Вот, вот! — подхватил Оптухин. — Я вижу, вы и вправду заводской, Евгений Алексеевич, ваша девушка не соврала! А теперь скажите, зачем мы так — в две операции? Подумав, вы, конечно, сами определите, но для скорости понимания я скажу. — Технолог шагнул к Травникову и, приподнявшись на цыпочках, задышал в ухо. — Чтобы станок, вон тот, старый, не простаивал! Чтобы дать заработать толстяку! И с расценками химичим, она вон, — он показал на девушку, — с какими допусками точит, ого, а он, как пэтэушник, как начинающий, только стружку снимает, а заработок им поровну!..

Оптухин наконец отстранился, смотрел на Травникова, чуть приоткрыв рот, и белесые брови его изгибались крутыми дугами под ранними, такими не подходящими для его возраста морщинами на лбу. Он явно ждал, что собеседник разделит его возмущение или там озабоченность, что-нибудь спросит, даст возможность развить мысль, но Травников молчал.

— Это, конечно, частность, — снова начал Оптухин. — Возможно, вашу газету интересуют проблемы в масштабе пятилетки, целых отраслей… Но индуктивный метод мышления позволяет выйти на серьезные обобщения и на примере таких вот производств, как наше…

Мимо прокатили тележку с заготовками, пришлось посторониться. Травников смотрел в глубь цеха, на выкрашенные в скучный темно-зеленый цвет станки; тут и там были видны люди — кепки, береты, платочки, склоненные головы, плечи — люди словно бы срослись с металлом, трудно было вообразить, что ночью тут тихо и все эти гудящие, жужжащие, поющие станки стоят в одиночестве; солнце стояло против мутных, запыленных окон, каким-то чудом пробивалось сквозь них плотными золотистыми столбами, и Травников с внезапной решимостью подумал, что стоило бы изловчиться, написать доброе об этом заурядном механическом цехе — просто так, не для того только, чтобы вставить туда строчку, примиряющую газету с директором, как он намечал давеча на заводском дворе.

— Но есть и более вопиющие примеры, — снова всплыл голос Оптухина. — «Внешнее благополучие» — так я бы на вашем месте назвал статью…

— Какую статью? — не понял Травников.

— Критическую. Принципиальную. У нас ведь с вами дело уже на мази, точно по моему плану: сначала сигнал, вы печатаете, потом опровержение директора, он вынужден в какой-то мере вникнуть в поставленную мной проблему, начать действовать, и тут вступаете в дело вы; как крупный публицист возбуждаете в обществе интерес к проблемам специализации и кооперирования малых производств… Геннадий Сергеевич нажимает с одной стороны, по лестнице своего начальства, а вы в рамках общественного мнения. И в целом мы решаем крупную проблему пятилетки…

— Но я не собирался писать… статью по крайней мере.

— Как не собирались? Люсьена Борисовна, ваша девушка, мне прямо сказала, что вы взяли решение моего вопроса на себя, поскольку с инженерным образованием… Нет уж, Евгений Алексеевич! Ваш долг!

Травников вдруг ощутил, что растерян: в самом деле, взял на себя и надо что-то написать. Взгляд его опять зацепил столбы света, все так же немо падавшие в гудящую даль цеха, скользнул по стене, почти сплошь закрытой лозунгами и плакатами, и неожиданно встретился со взглядом девушки-токаря, которая находилась рядом, совсем рядом, пока технолог развивал свои далеко идущие устремления. Станок, оказывается, стоял. Девушка ловко зажала в патроне новую деталь и заявила громко, будто тоже участвовала в разговоре:

— Давай, давай, Оптухин, намыливай! Может, проймешь! — и нахально показала Травникову — солидному, как он полагал, и, конечно же, незнакомому — розовый кончик языка.

Он обиженно махнул рукой, пошел к выходу, чувствуя, что та, в красной косынке, смеется ему вслед. Легко ей! И что она знает! Он приехал по пустяковому делу, для него, профессионала, пустяковому, как для нее пустить станок, раскрутить стружку, и вот уже битый час толчется у дверей цеха — вроде того как перечитывал в редакции оптухинские