Послания себе (Книга 3) - Сергей Гомонов

И он предложил мне следующее: если стремление мое к цели поможет мне выбраться из смирительной рубашки проклятья и вернуться к своим, то он станет моим старшим, Верховным, Попутчиком.

Я бился долго, но нашел способ увеличить "щелочку", чтобы протиснуться через нее в чужое сознание и попасть в "чистое пространство" - в тело новорожденного, в облике которого хотел прожить тогда сам Учитель. Он оставил шанс мне.

Смирительные ремни проклятья Сетена и длительное бездействие души дали свои результаты: при рождении была длительная асфиксия, а я не мог, никак не мог оставить это тело. Я давно не видел людей, стал сентиментален, и мне было жаль младенца. Боль была дикой: сама смерть вцепилась мне в глотку и не давала вздохнуть. Врачи поставили на мне крест и оставили на морозе. Я прощупал умирающий мозг. Он забудет многое, и это отразится на мне, потому что на данный период я единое с ним целое. Но у меня не было права бросить его, и я заставил заполненные слизью легкие втянуть воздух и закричать.

Всю жизнь этого мальчика, всю МОЮ жизнь после заключения я положил на то, чтобы ВСПОМНИТЬ. И под конец добился своего. Передо мной расстилалась тьма ступеней, на которые предстояло карабкаться, и я уже не был ни Алом, ни Хранителем Ала - я был чем-то новым и привыкал к этому новому. Я учился молчать. Даже тогда, когда хотелось закричать, объяснить, убедить... Заблудившемуся между реальностями и звездами Пилигриму нельзя говорить, его рот забит песком, глаза - завязаны черной лентой, поднять которую он сможет только на определенной ступени, много-много поколений спустя. А вот выплюнуть песок невозможно до самой вершины... Только Учитель может ГОВОРИТЬ, да и то осторожно, дабы не обжечь ненужным знанием незрелые души, копошащиеся у фундамента. Все меньше и меньше зависело в ИХ жизни от меня... Тот, кто тоже был мной - частью меня, - и Она забывали все сильнее и сильнее, ком ошибок рос, они запутывались в сетях, хотя жизнь почти всегда сводила их вместе. Лишь не было рядом меня... Сколько сотен лет я потратил, чтобы найти их...

Тем не менее, все имеет свой конец. Тот, кто утрачивает способность вспоминать, скатывается вниз и тянет за собой всё, составляющее триединство. Затем - неминуемое разобщение и полная некротия, вакуум. Ничто. И камни будут более одушевленны. Никогда не будет названия тому, что не существует. "Тогда для чего всё?" - часто задавал я себе незрелый вопрос юнцов и... не находил на него ответа. Просто жизнь. Просто она такая... Данность. Так захотела скульптор-Природа, и ничего не поделаешь...

Зная обо всем этом, я искал хотя бы одного из них и нашел совершенно случайно, неожиданно. ЕЁ. Судьба или что-то большее свело нас, и это было последнее испытание. Наше существование зависело от того, выдержим мы его или нет. Я отдавал ей все свои сны, свою память, свои силы - всё. Она была моей хозяйкой, хозяйкой моей души - как всегда... И я хранил наши с нею души, а под конец отдал ей жизнь, зная, что смогу, в отличие от нее, вернуться и ничего не утратить. Отныне все зависело от нее и от той части меня, которую я уже почти перестал ощущать собой и в то же время... нет, это очень сложно объяснить. Не пережив этого, это невозможно понять.

Я метался, я убирал все преграды на нашем пути и на пути тех, кто смог бы еще, в грядущем, присоединиться к нам. Те, кто скатываются, тянут за собой других. И я в отчаянии отсекал их руки - пусть катятся одни, они сами так захотели при выборе на весах Маата. Каждый получит по заслугам. Я сам стал чудовищем, я ощутил в себе дыхание Тессетена и услышал его смех - вот это было действительно страшно для меня, для звериного в человеческом и для человеческого в зверином...

Что я чувствую сейчас? Не знаю. Я столько раз проигрывал в воображении возможное развитие событий и всякий раз, если конец был хорош, испытывал такой восторг, что теперь не верю в реальность. Не верю, потому что не чувствую ничего, кроме усталости. Все происходит, происходит, происходит - но как будто не со мной...

Я касаюсь ручки двери некогда моей квартиры, привычно придавливаю ее вниз, нажимаю, толкаю вперед... ОН-Я уже там. Остался последний штрих на полотне нашей жизни...

И тогда у двери мелькнула тень. В комнату бесшумно скользнул Влад. Свободно вытянув руки вдоль туловища, весь он расслабленный, но каждый момент готовый к броску - стоял под той самой картиной и смотрел на Николая. Взгляд его, чуть исподлобья, но без тени враждебности, был каким-то родным, не просто знакомым, а родным, собственным.

- Вот и ты... - сказал Гроссман и поднял глаза на сказочный город. - Оритан...

Влад медленно переместился с ноги на ногу и оглянулся. Его сине-зеленые, как озеро на картине, но непрозрачные глаза наполнились вселенской грустью.

- Оритан... - прошептал и он. - Оритан и Асгард когда-то были такими... Я рад, что ты помнишь это, как и я, Ал...

- Здравствуй, дружище... Давненько же мы с тобой не виделись, старик! - усмехнулся Ник.

Влад взял со стола смятую пыльную занавеску и набросил ее на зеркало.

- Я займу привычное для меня место, - сказал он, подошел к Николаю и сел на пол слева от него...

Саша не летал этой ночью. Кроме того, он проснулся от неприятного ощущения: болела разбитая в драке щиколотка и синяк на руке. Да и комары звенели над ухом, нудно мешая спать.

Дмитрия в доме не было. Саша на этом не успокоился и пошел его искать. Он где-то здесь...

Тот сидел на корточках возле вчерашнего дерева и молча гладил трухлявую, полумертвую кору. Карлсону было очень плохо, тоскливо, одиноко и... легко, несказанно легко... Но ведь и Саша соскучился по маме, хотя ему было хорошо с дядей Димой...

- Иди сюда, маленький Кор, иди... - и Дмитрий усадил его к себе на коленку. - Видишь ли, есть много вещей, которые сложно утолкать рядом друг с другом... Никак, к примеру, не поладят огонь и вода, уксус и молоко, белое с черным... Теоретически. А на самом деле? В первом случае пойдет дождь. Во втором ты съешь на завтрак творог. Ну, а в третьем - полюбуешься на ранний-ранний рассвет в пасмурный день... А есть... - тут он помрачнел еще больше, - есть подобное... одно и то же, как два куска одного и того же прокисшего теста... Они неминуемо должны слипнуться воедино и протухать вместе. И что происходит, когда они сливаются? Прокисший творог, от которого тошнит одного, пропавшие яйца, от которых воротит нос другой. И еще куча всякого дерьма... почему? Почему? Спроси, племяшка, что-нибудь полегче... Зима его знает, почему... Кому-то так захотелось. Все мы - не боги...

- Няня Люда говорила, что ими быть трудно, - сказал Саша и ощутил что-то теплое внутри, как будто кто-то мягким клубочком обволок его сердце.

- Зато весело, - Дмитрий защипнул пальцами верхнее и нижнее веко правого глаза и, поставив Сашу на ноги, разогнулся сам. Где ж это вы так, молодой человек, полетали? - он указал на рассаженную щиколотку мальчика. - Ах, ну да! Великий бой на детской площадке!