Весна на Одере - Эммануил Казакевич

- Далековато от немцев!.. Тут и не увидишь ничего толком! Неужели нельзя было устроиться поближе к реке?

Антонюк, стоя внизу у подножья деревьев, прислушивался к разговору, доносившемуся сверху.

Воронин ответил нерешительно:

- Можно, конечно, товарищ гвардии майор... Вот взгляните.

Он навел окуляр на холмик у самой реки.

Антонюк даже выругался про себя. Ведь и он не так давно спрашивал у разведчиков, нет ли более подходящего места для НП, но тот же Воронин ответил ему тогда:

- Где же лучше?.. Тут место высокое, а там все болото да болото...

"Надо было самому придти и посмотреть!" - злился на себя Антонюк. Сверху донесся голос гвардии майора:

- Ну и хорошо! Туда мы и переведем НП, а этот останется про запас, на случай, если немцы нас обнаружат там.

Лубенцов сошел вниз и сказал, наконец, о самом главном:

- На днях будем делать поиск. Пленный нужен дозарезу.

Уселись на траву. Мещерский сообщил:

- У них там боевое охранение в торфяном сарае, на болоте. Самый удобный объект. Я все время наблюдаю за ним. Немцы туда приплывают на лодке в семь часов вечера и уходят обратно в свою траншею в шесть утра. Их обычно пятеро. Вчера, правда, их было восемь человек. Оттуда они ракеты пускают. Сегодня двое купались перед уходом. Вооружены пулеметом и винтовками.

Выслушав Мещерского, Лубенцов сказал:

- Ладно, посмотрим. - Оглянувшись на аистов, он понизил голос: Наступление - дело ближайших дней.

Разведчики насторожились.

Конечно, все знали, что наступление вскоре начнется, но тайна, которой была окружена подготовка, вводила в заблуждение не только немцев, но и наших солдат и офицеров. Даже командиры корпусов и дивизий ничего определенного не знали. И хотя генералы могли о чем-то догадываться, но день наступления был известен, очевидно, одному лишь Верховному Главнокомандующему.

Лубенцов с такой уверенностью сказал разведчикам о близком наступлении потому, что он слышал это от генерала Сизокрылова.

Выписавшись из медсанбата, Лубенцов побывал в штабе армии. Здесь он сразу же зажил напряженной и деятельной жизнью, составляющей приятный контраст с тихим прозябанием в медсанбате. Ему показали карты с данными всех видов разведки. Немцы построили за Одером мощную полевую оборону: густо разветвленную сеть траншей, эскарпов, противотанковых рвов, минных полей. Все это было уснащено бронеколпаками и переплетено проволокой. Было зафиксировано усиленное, почти беспрерывное движение немецкой пехоты, автомашин, гусеничных тягачей по дорогам от Берлина к линии фронта. А строители Тодта*, рабочие батальоны и десятки тысяч людей из местного населения копошились на всем протяжении от линии фронта до Берлина.

_______________

* Организация Тодта - военно-инженерная организация в

немецко-фашистской армии.

Полковник Малышев подробно объяснил Лубенцову обстановку. "Языка" давно уже не брали, так как нас отделяет от немцев река, собственно говоря, даже не одна река, а две: Одер, начиная от разветвления его с Альте-Одер, протекает двумя рукавами, являющимися фактически двумя параллельными реками, между которыми лежит болотистая пойма, перерезаемая глубокими ручьями. Тем не менее необходимо уточнить немецкую группировку, и для этого нужен "язык".

- Как только приедете к себе, - сказал Малышев озабоченно, - примите меры к захвату пленного. Во что бы то ни стало!

Вечером, когда Лубенцов уже собрался уезжать, в разведотдел внезапно сообщили по телефону, что приехавший только что генерал Сизокрылов хочет расспросить Лубенцова о его пребывании в осажденном Шнайдемюле.

Генерал выслушал рассказ гвардии майора с глубоким вниманием. По правде сказать, он любовался открытым и умным лицом разведчика. Он думал: "Как жаль было бы, если б он погиб! Интересно, жив ли его отец?" Генерал хотел даже спросить об этом Лубенцова, но передумал, не спросил. Он только сказал:

- То, что вы рассказали, очень поучительно для меня. Я слушал нечто вроде исповеди коммуниста младшего поколения. Должен вам сказать, что ваша стойкость при исполнении долга в тех исключительных условиях лишний раз подтверждает, что на историческую арену вышло новое, сталинское поколение, достойное стоящих перед нами задач. Оно проверено этой войной.

Лубенцов не нашелся, что ответить. Да и что тут было отвечать? Хорошо бы подойти к Сизокрылову и сказать ему все, чем полна душа: какое это счастье - быть советским солдатом, борцом за справедливое дело.

Если Лубенцов всего этого не сказал, то не потому, что у него нехватало слов. Просто он воспитывался в семье тружеников, где не в почете были пространные сердечные излияния, где все, похожее на чувствительность, считалось нескромным, даже недостойным. Здесь любили горячо, но молча; симпатия здесь выражалась чаще в форме ласковой шутки, чем в виде признаний.

Незаметно для себя Лубенцов глубоко вздохнул. И, пожалуй, это был наилучший ответ. Генерал улыбнулся, поднялся с места и спросил:

- Едете к себе?

- Да, товарищ генерал, - ответил Лубенцов. - Сложное предстоит дело пленного будем тащить через Одер.

- Может быть, в последний раз, - сказал Сизокрылов. - На днях начнется великое наступление, последнее в этой войне. Попрошу вас быть более осмотрительным, не увлекаться и не рисковать жизнью без толку.

Когда Лубенцов вышел от генерала, ему в лицо пахнуло такой неподдельной, теплой, безбрежной весной, что дыхание захватило.

Машина уже дожидалась его.

Лубенцов всю дорогу молчал, только время от времени торопил слишком осторожного шофера:

- Скорее, скорее, приятель!

Приехав в свою дивизию, Лубенцов, даже не повидавшись с комдивом, уехавшим в один из полков, сразу же отправился с Антонюком на наблюдательный пункт.

II

Снова началась для Лубенцова жизнь в обороне, и снова возникла привычная, сверлящая мозг забота разведчика - забота о пленном, о "языке". Лубенцову было еще трудно ходить и ездить верхом, поэтому он предпочитал не уходить с НП вовсе. Вместе с Мещерским и Ворониным он сидел у стереотрубы и пристально следил за тем, что творится на реке и на речной пойме.

По Одеру плыли самые различные предметы домашнего обихода, - видимо, из Франкфурта или Кюстрина, где недавно шли бои. Лубенцов стал следить за этими предметами, и оказалось, что течение несет их по кривой к западному берегу.

Он задумался, сдвинул брови и, посмотрев сперва на Мещерского, потом на Воронина, спросил:

- Попробуем?

Они не поняли.

- Как стемнеет, велите срубить дерево, а на рассвете пустите его, пускай поплавает... А мы посмотрим.

Не понимая хода его мыслей, Мещерский и Воронин недоуменно переглянулись. Лубенцов улыбнулся:

- Эх, вы!..