Весна на Одере - Эммануил Казакевич

- Что, земляк твой? - спросил один из них у Сливенко.

- Да, - ответил Сливенко.

- Откуда?

Сливенко сказал неохотно:

- Он калужский, я донецкий.

- Вот так земляки! - сказал тот.

- Все мы земляки в чужом краю, - сказал второй сурово.

Младший лейтенант с эспаньолкой дал команду трогаться, и подводы медленно двинулись по шоссе. Темные фигуры солдат похоронной команды двигались рядом с подводами.

- Интересно очень, - сказал чей-то голос, - с этим лейтенантом получилось тогда, на станции. Я к нему подхожу, беру за ноги и к себе на плечи. Красивый лейтенантик, совсем молодой. А он говорит: "Это ты, мама?" Живой, оказывается. В бою, говорит, настоящем впервой был, потом пошел к себе - он в штабе дивизии связистом, - а по дороге, бедняга, сел отдохнуть и заснул, как убитый. Часов семь спал без просыпу. Его, может, ищут повсюду, а он спит. И чуть мы его не захоронили заживо...

- Мамаша приснилась, - умиленно сказал другой голос. - Ну да, мальчишка еще, даром что лейтенант!

- Много нашего народу нынче полегло, - сказал третий голос. - Жаркий был бой.

- А чудно все-таки, - торопливо проговорил тот, который раньше рассказывал о мнимоубитом лейтенанте, - на германской земле все-таки, а?

- Это да, - согласился другой голос. - Пора нашу постылую профессию бросить.

- Дело солдатское, - произнес равнодушный голос.

Светало. На холме показались чьи-то молчаливые фигуры. Тут и был участок, назначенный под дивизионное кладбище. На картах участок назывался высотой 49,2, три километра юго-восточкее Альтдамма. Здесь уже лежали свезенные раньше убитые солдаты, груда винтовок и автоматов и сложенные горкой деревянные обелиски с красными звездочками. Холм стоял у большой дороги. А та дорога вела на Ландсберг, Познань, Варшаву, Брест, Минск и Москву. И была какая-то дорога и на Калугу, откуда пришел сюда, чтобы не вернуться больше, маленький непутевый солдат Тимофей Трофимович Пичугин.

Сливенко молча смотрел, как закапывают Пичугина. У него было гнетущее ощущенке чего-то недоговоренного, чего-то такого, что он должен был доказать Пичугину и уже не мог.

XX

После взятия Альтдамма Красиков отправился к Тане. У него в полевой сумке лежало письмо жене, которое он собирался, если окажется необходимым, вручить Тане в собственные руки. И надо сказать, что Семен Семенович был вполне уверен в том, что, прочитав такое письмо, Таня, да и любая другая женщина, согласится на все.

Настроение у Красикова было прекрасное. Альтдаммская операция прошла блестяще. Ходили разговоры о том, что теперь корпус будет переброшен на берлинское направление. Семен Семенович был разгорячен ночной атакой и даже склонен был думать, что наши части ворвались на южную окраину Альтдамма чуть ли не благодаря его личному вмешательству.

В деревне, где располагался медсанбат, уцелело всего два дома. Палатки тоже еще не успели развернуть полностью: одна только хирургическая работала. Раненые лежали и сидели на улице - кто на носилках, а кто просто на голой земле. В уцелевших домах разместили тяжело раненных.

Красиков поговорил с солдатами. Говорил он с ними тем языком, который был в ходу у некоторых начальников. Язык этот весьма беден словами и мыслями, их заменяет благодушный, покровительственный тон:

- Ну, ребята, как?

- Ну, братцы, что?

- Ну, друзья, как делишки?

Кстати сказать, этот тон и эти выражения до крайности ненавистны солдатам. Однако уважение к званию, свойственное русскому солдату, заставило раненых, подлаживаясь под тон Красикова, отвечать в том же тоне, хотя несколько хмуро.

- Ничего, товарищ полковник...

- Порядок в танковых войсках!

Подошли врачи, и Красиков поговорил с ними о прошедших боях и о том значении, которое имеет занятие Альтдамма и ликвидация немецкой группировки, нависавшей над правым флангом.

- Альтдамм, - сказал Красиков, - сопротивлялся отчаянно. Мне пришлось лично повести в атаку один из наших полков. - Помолчав, он спросил отрывисто: - Где Кольцова?

- В хирургической палатке, оперирует раненых.

- Скоро освободится?

- Скоро.

- Я подожду.

Полковник пошел прогуляться по деревне. Вдали виднелись роща и озеро. По большой дороге шли нескончаемой чередой обозы. Рядом с ними двигались освобожденные иностранцы. На высокой помещичьей фуре, в которую были впряжены могучие битюги, проехали к югу французские военнопленные, освобожденные нашими войсками на Балтийском побережье. Над фурой развевалось трехцветное знамя.

Шли люди в беретах, в кепи военного образца, в шляпах и матерчатых картузиках. Красиков помахал им рукой и пошел обратно, в деревню.

Здесь уже началась эвакуация раненых. Санитарные автобусы выстроились длинным рядом вдоль улицы. Повсюду суетились санитары с носилками.

Возле своей машины Красиков увидел другую легковую машину. Машина была новая, очень красивая, трофейная, марки "Опель-адмирал". Оба шофера его, красиковский, и другой - осматривали машину и обсуждали ее качества.

- Кто приехал? - спросил Красиков.

- Полковник Воробьев.

- Зачем?

Шофер смутился и сказал:

- К Кольцовой.

Красиков даже глаза вытаращил. Но тут же все объяснилось. Из хирургической палатки вышли большой, веселый, улыбающийся Воробьев и Таня. Левая рука комдива была забинтована белоснежной марлей, пограничная зеленая фуражка лихо заломлена на затылок.

- Ранены? - спросил Красиков.

- Да, легонько, - ответил Воробьев.

Его хитрые серые смеющиеся глазки смотрели на Красикова чуть насмешливо. Или, может быть, Красикову это показалось.

- И когда это с вами случилось? - спросил Красиков.

- Давненько.

- Почему же мы не знали об этом?

Воробьев ухмыльнулся.

- Приказал никому не докладывать. Спасибо, Татьяна Владимировна выручила, - он взял руку Тани и поцеловал ее. - Золотая рука! И губки золотые: ничего не разболтали. Да вот беда, неудобно их поцеловать подчиненная все-таки! - Он рассмеялся, потом спросил: - А вы тут зачем? Больны?

- Зубы, - промычал Красиков.

- Ах, зубы! - Воробьев улыбнулся. Красикову стало неловко, но комдив тут же заговорил о другом: - Я слышал, вы вчера водили в атаку батальон?

- Да, было, - небрежно сказал Красиков.

- Видите машинку? - спросил Воробьев, указывая на автомобиль. - Мои разведчики захватили. Принадлежала генералу Денеке, командиру девятой немецкой авиадесантной дивизии... В багажнике у него оказался даже парашют. Видно, выпрыгнул генерал из машины без парашюта...

Когда Воробьев уехал, Красиков впервые посмотрел на Таню. Она была очень хороша в белом халате и белой шапочке, со своими ясными большими глазами, глядевшими на Семена Семеновича серьезно и холодно.

- Где вы тут устроились? - спросил Красиков. - Мне надо поговорить с вами.