Чистилище - Захар Петров

- Мы ýладзе ежу сваю аддаваць будзем, а яна нам што? [Бел.: Мы властям еду свою отдавать будем, а она нам что?]

- Абараняць нас не трэба – мы i самi ад каго хочаш адаб’ёмся. Не! Мы, лепей, самi як-небудзь! [Бел.: Защищать нас не нужно, мы и сами от кого хочешь отобьёмся! Мы лучше сами как-нибудь!].

Но инспектора-психологи давно занимались этим поселением и уже знали их слабые места, коренившиеся, главным образом, в их обычаях. Здесь, как и тысячу лет назад, уважали силу. Очень уважали! И имели почти болезненное самолюбие. Поэтому Вера ударила заранее заготовленным аргументом:

- Сами можете? Да что вы можете? Вы – дохлые трусы! Вас убры по стенам вашей же вёски и размажут.

До этого Вера говорила только вежливые официальности, и резкое изменение тона и лексики усыпило бдительность гусаковцев. Они стали опасно приближаться и орать в её адрес угрозы и оскорбления, впрочем, не намереваясь их приводить в исполнение. Не двинувшись с места, Вера продолжала:

- Кто из вас готов справиться со мной, пока убры ещё не пришли?

В толпе заржали. Предводитель сопротивленцев протянул руку, чтобы схватить Веру за шиворот и вытащить вон. Спустя секунду он корчился на полу, а Вера, зная что у неё есть всего пара секунд, пока они не придут в себя, продолжала:

- С любым из вас, без оружия. Побеждаете – я ухожу, и Республика к вам больше не возвращается. Проигрываете – сдаёте оружие и становитесь частью Республики.

У них не было времени, чтобы привести мысли в порядок и разобраться: конечно же, Республика в любом случае от них не отступится; и перед ними никакая не инспекторша, а подготовленный воин; и всё это заранее продуманный спектакль. Но у них не было времени об этом подумать: они были слишком взволнованны и пристыжены позорным падением на пол их предводителя, они негодовали и хотели быстрее исправить положение.

- Згодны! Грабайла, бiся! Задай гэтай казе! [Бел.: Согласны! Гробайло, дерись! Задай этой козе!]

Гусаковцы все, как один, были коренасты. Но Гробайло превосходил самого крепкого из них в ширине раза в полтора. Кулачный бой он не признавал и рассчитывал Веру просто заломать. Он подошёл к ней и попытался схватить. Раньше из этой железной хватки не удавалось вырваться не одному мужику, как бы здоров он не был. Но до того как руки сомкнулись, последовала серия хлёстких ударов по ногам и в шею, и Гробайло уже стоит на карачках, не понимая, почему пол ушёл из-под его ног и почему теперь ему так тяжело дышать. Вера ещё раз двинула его ногой, от чего Гробайло окончательно рухнул на пол, и сжала руками его голову, немного её провернув.

- Ну так что? Вы бросаете оружие? Или я ломаю ему шею и пробуем со следующим?

Вряд ли бы Вера смогла сломать шейные позвоночники этому громиле. Но гусаковцы были слишком ошеломлены происходящим. Да тут ещё тётка, скорее всего жена поверженного, кинулась через толпу, упала на колени и стала умолять:

- Не чапай яго, дзетачка! Дурны ён у мяне, але не злы. I хлопчыкаý у нас двое! Пашкадуй! Ратуй! [Бел.: Не трогай его, детка! Дурной он у меня, но не злой. И мальчиков у нас двое! Пожалей! Спаси!]

Потом визгливым голосом с истеричным наездом, она выпалила в адрес мявшихся соплеменников:

- Чаго вылупiлiся? Хопiць ужо! Дзеýку адолець не змаглi, куды ж вам з войскам ваяваць. Кiдайце зброю! [Бел.: Чего таращитесь? Хватит уже! Девку одолеть не смогли, куда вам с армией воевать. Бросайте оружие!]

На пол полетели копья, колы и железные арматурины. В помещение входили убры и армейцы со взведёнными арбалетами. Где-то на заднем плане тревожно гагакали гуси. А в этой толпе стояли два брата-близнеца, мечтавших всё детство побороть Гробайло - самого сильного мужика в их Гусаках, а теперь видевших, как запросто их мечту осуществила тощая девчонка.

Потеряв половину гусей (в качестве «компенсации за незаконную монополию и затраты на антимонопольную операцию»), потеряв саму монополию и будучи вынужденным платить ежегодный налог, не самое богатое поселение Гусаки стало нищать. Но не это стало главной причиной ухода близнецов из Гусаков. Они хотели научиться драться так, «як тая, якая пабiла Грабайлу».

4.

Новых членов Вериной пятёрки звали Павел и Александр. Но друг-друга они называли Паха и Саха – они так кликали друг-друга с тех пор, как только научились говорить. И эти странные имена-клички закрепились за ними в отряде. Они были не просто похожи, они были абсолютными копиями друг-друга. Вернее зеркальными отражениями. У обоих были свёрнуты носы, правда у Пахи – в правую сторону, а у Сахи – в левую, и это было единственной приметой, по которой их уже скоро стали отличать друг от друга.

Странно, но Паха и Саха отнюдь не жили душа в душу, как могло показаться сначала. С детства они валтузили друг друга, ползая по тёмной родительской каморке в своей вёске. Только научившись биться кулаками, первые зуботычины братья посвятили друг-другу. И любой спор по мало-мальскому поводу Паха и Саха обязательно заканчивали кулачным боем до первой крови. С возрастом, конечно, драки у них случались реже, трансформировавшись в беспрерывные ссоры с криками и взаимными оскорблениями. Но в Урочище даже поругаться им не было времени. Лишь на какие-то полтора-два часа до отбоя! И братья во всю использовали эти крупицы свободного времени:

- Ты, Паха, чаго? Прайсцi не можаш, плечы занадта шырокiя адгадаваý? [Бел.: Ты, Паха чего, пройти не можешь, плечи слишком широкие отрастил?]- задирается Саха, лежащий на верхней шконке и специально выставивший колено, чтобы Паха его задел.

- Я цябе не чапаý [Бел.: Я тебя не трогал], - буркнул Паха, оскалившись в предвкушении своего любимого занятия.

- Як не чапаý?! Ледзь нагу не вывярнуý! [Бел.: Как не трогал? Чуть ногу не вывернул!].

- А ты свае бацылы да сябе падграбi, а не раскiдвай на ýсю казарму!

- Гэта ý мяне бацылы? – спрыгнул со шконки Саха и схватил брата за грудки.

Со стороны ссоры белорусскоязычных братьев были уморительны и стали любимым представлением убров. Как только братья начинали задираться друг с другом, обитатели казармы поворачивались на своих шконках, и, подставив руку под голову, устраивались поудобней, а то и подходили поближе, чтобы ничего не пропустить. Со временем такое внимание стало смущать Паху и Саху, и выяснять отношения они предпочитали потише или в каком-нибудь темном углу.

Вера иногда общалась с Пахой и Сахой в столовке. Она убеждала себя, что ей просто нужно получше узнать новых членов своего отряда. Но всё же порой её стыдила честная и в то же время предательская мысль об истинных причинах её интереса к братьям. В Ментопитомнике она начала, а в Университете закончила переводить «Дзiкае паляванне караля Стаха», а потом, уже не обращая внимание на карандашные надписи, несколько раз перечитала эту книгу. И поэтому она вправе была считать, что в какой-то мере владеет почти забытым языком своих далёких предков. А теперь ей представилось возможным часто слышать этот живой и неожиданно красивый язык. Только теперь она узнала, что «ч» ей надо было читать твёрдо, а «у» с чёрточкой – это почти «в». И Вера, единственная в отряде, кто практически без труда понимала обоих братьев.