Пастырь Добрый - Сергей Фомин

   Переводили моего зятя из Мясницкой в Рогожский комиссариат. Вся в слезах пришла ко мне дочь и с ужасом в лице рассказывает о переводе мужа. Предполагалось, что жизнь ее вместе с этим сильно ухудшится. — «Иди к Батюшке», — посоветовала я ей. Не допустили мою дочь к Батюшке, когда она к нему пошла. Повела я ее сама на другой день. Встречаем мы Батюшку около самого крыльца и рассказываем, что дело это уже можно считать конченным, бумаги пересланы, как быть не знаем. «Приятель, поди–ка сюда, — обратился Батюшка к зятю, который тут же поодаль стоял, — ты похлопочи, а я помолюсь». Зять остался на прежнем месте.    Накануне отъезда Батюшки в Верею я была у него часа в три–четыре. — «Смотри, приходи завтра. Не забудь: последнюю обедню служу, девчонок приводи». — «А ну, как муж–то ворчать будет, да и детей–то ведь рано будить, не проснутся они, Батюшка!» — «Проснутся, проснутся, приводи!!!» — «Батюшка, благословите поехать отдохнуть! — «Поезжай, поезжай». — «Да что–то душа болит, Батюшка, большой охоты ехать–то нет, как словно в церкви что должно случиться». — «Говорю тебе, поезжай, отпускаю. Что тебе еще нужно, на все воля Божия».  

  Терпение, смирение и кротость. Последние словечки Батюшки.

  Благословил и пошел домой.  

Александра ЛАЗАРЕВА

 Воспоминания публикуются по машинописи из архива Е. В. Апушкиной. Название в оригинале «Воспоминания Александры Ивановны Лазаревой».

Священник

Сказывали, Вы любите эти цветы. Под впечатлением сказа посылаю их с благодарной памятью.    Смотрите, какую любовь дал нам Отец…    (1 Ин.3:1)

   А заповедь Его та, чтобы мы […] любили друг друга, как Он заповедал нам.    (1 Ин.3:23)

   Прощеное воскресение. Храм переполнен, дышать трудно, но за богослужением все забывается. Литургия окончена. В открытых царских вратах появляется священник, останавливается, медленным взором обводит толпу, низко опускает голову и грустно говорит: «Недолго я еще буду с вами… Скоро, скоро Господь отнимет меня от вас, недостойного служителя…» Слезы навертываются у него на глаза, он быстро их смахивает, поднимает голову, долго смотрит, казалось, сам в себя, словно еще просматривает, еще раз проверяет что–то, и твердо, но как–то задумчиво, медленно, словно для себя, произносит: «Сознательно я никого не обижал». Он отрицательно качает головой. «Я старался каждому помочь…» Последовала маленькая пауза. «Но вот, может, нечаянно…», — и голос Батюшки задрожал. Он весь вдруг как–то изменился, стал маленьким и слабеньким. «Но вот… может быть… кого не поравнял, может к одному проявил любви больше, другому меньше». Голос Батюшки прерывался от сдерживаемых слез, голова ниже и ниже опускалась на грудь. «Может, по немощи моей, что не доглядел… опоздал с помощью, пришел не во время… А может быть…», — он больше не сдерживал слез, он плакал. Голос его стал почти беззвучным, дыхание затруднительным; весь он как–то согнулся, словно громадная тяжесть налегла на него, и вот со словами: «Простите, простите меня, многогрешного», — он, нельзя сказать — сделал земной поклон, — нет, он как бы упал, ослабевши и задыхаясь под тяжестью своих грехов, перед народом и приник лицом к земле… Батюшке помогли встать. Он едва переводил дыхание и отирал лицо. Но вот ему подали крест. Словно новая сила влилась в Батюшку, он сделал несколько шагов вперед и быстро, но необыкновенно твердо, словно воин, короткими, но сильными ударами рассекая воздух мечем, благословил всех крестом. Он подался еще вперед; народ почти вплотную приблизился к нему, их разделяла только решетка. Стоя теперь, очевидно, на ступеньках амвона и выделяясь больше чем на голову над толпой, спокойный, серьезный, с опущенными вниз глазами, как бы не присутствующий здесь, он казался теперь большим и могучим. Несколько человек, прикладывающихся ко кресту, Батюшка пропустил молча. Потом он облегченно вдохнул полной грудью и поднял глаза. Быстро и зорко обвел взглядом толпу и, всматриваясь в одного из приближающихся к нему, улыбнулся, а через несколько мгновений с любовью, чему–то радуясь, давал целовать крест, благословляя его, и что–то тихо ему говорил. Подошедший казался очень счастливым. Едва ли многие слышали, что говорил Батюшка, но на многих–многих лицах вокруг, некоторых даже стоявших вдали и, конечно, уже ничего не слышавших, а только глядевших на Батюшку, засветилась радость, появилась улыбка. Батюшкина радость, словно солнца лучи в каплях воды, отразились в сердцах многих. Новые и новые лица подходили к кресту, и Батюшка почти всех встречал по–разному. Вот он слушает сочувственно, со слезами к нему подошедшую, быстро повертывается к алтарю и крестится, а потом говорит ей что–то, видимо, утешительное, так как женщина перестает плакать и, отойдя, усердно, но спокойно молится перед иконой. Одних только благословлял, другим что–то спокойно говорил, третьим — словно удивлялся, с некоторыми был строг: по временам будто и не замечал подходивших, даже пытавшихся с ним говорить, с кем–то, казалось, шутил, иных как будто ласково пробирал, а то при виде приближающихся черты его туманились скорбью, страданием. Выражение лица Батюшки постоянно менялось, и видно было, что слова, улыбка, взгляд или движение Батюшки не пропадали, они отзывались в душах подходивших и иногда заметно меняли их состояние, и, казалось, приготовлялся путь Господу, прямыми делались стези Ему, дол наполнялся, горы и холмы понижались, кривизны выпрямлялись и неровные пути делались гладкими. По временам Батюшка молча подпускал к кресту нескольких лиц, а взгляд его серьезный поднимался и с какой–то думой останавливался на «постороннем наблюдателе», стоявшем далеко и не могущем в безумной голове своей соединить воедино только что прошедший перед глазами «вид великого грешника» с его словами покаяния — с необыкновенной, выявляющейся теперь силой духа. Много лет потом в вечность кануло… Божие милосердие и Ваше привели сего наблюдателя видеть благодатный край, Батюшкой любимый, прислушиваться к течению его рек, дышать воздухом его полей и лесов, любоваться его цветами, внимать пению его птиц, слышать там и Ваше слово, через которое слепец сей, взглянувший назад за многие годы, увидал совершившееся чудо: как незримо для улицы шумящей, для многолюдной толпы мимо идущей, во дворе дома Божьего, на земле сердца, любовью к Богу и ближнему горящего, в трудах, человеческие силы превосходящих, в слезах неизмеримого сокрушения, смирения и самоуничижения строилась Церковь святая Алексия, Человека Божия. И потом смотрел, как чудесная, в вечность вставшая, сокрушению недоступная, многогрешная, лучезарная, словно дерево плодовитое окружилось она храмами малыми, забелевшими, засиневшими, зажелтевшими, золотистыми, алыми. Увидевшему приключилась радость тихая, радость вечная.    

Публикуется по машинописи из архива Е. В. Апушкиной. Сокращенный вариант см. в кн.: Отец Алексей Мечев. С.60—62.

Отец Алексий и преподобный Серафим

Отец Алексий был в Серове на открытии мощей Преподобного, видел многие чудеса, совершаемые им, и всегда с глубокой верой и умилением вспоминал Преподобного. Праздник же Преподобного всегда особенно радостно и торжественно праздновался на Маросейке.

   В 1922 году летом отец Сергий Николаевич Дурылин, возвратясь от Литургии на Маросейке в часовню Боголюбской Божией Матери [165], где он был настоятелем, рассказал следующий случай: Говорят, чудес нет. А я вот сегодня был свидетелем такого чуда. В наш храм на Маросейке пришла женщина, она много плакала и рассказала о себе следующее: она жила в Сибири, в городе Тобольске. Во время гражданской войны у нее пропал сын, она не знала, жив ли он или умер. Она много плакала и молилась. Однажды она много плакала об этом в молитве к преподобному Серафиму. В молитве она изнемогала от слез и вдруг видит преподобного Серафима, который топориком рубил дрова. Вдруг, обернувшись к ней, он сказал: «А ты все плачешь! Поезжай в Москву на Маросейку, к отцу Алексию Мечеву. Сын твой найдется».

   И вот женщина, которая ни разу в Москве не была, имени отца Алексия Мечева не слыхала, решилась на такой дальний, по тем временам, путь. Ехать приходилось то на товарном, то на пассажирском поезде. Бог знает как она добралась, но, наконец, не только добралась до Москвы, но и нашла и церковь, и Батюшку, на которого указал Преподобный. Вот поэтому–то слезы умиления и радости текли у нее по лицу.    Так закончил свой рассказ отец Сергий. Что же стало с ее сыном, нашла ли она его? Кого спросить об этом, я не знал. Сотни необыкновенных случаев совершались еженедельно в храме, случай этот как бы утонул среди всех других, а отец Сергий уехал в ссылку. Я думал, что никогда не узнаю конца этой чудесной истории.