Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая - Сен ВЕСТО

Вот это будило воображение. Гонгора хорошо помнил, какое впечатление производил на новичков этот вид иссеченной порогами и трещинами затуманенной пропасти, вдруг развернувшейся под ногами равнодушно и пусто. Некогда, в памятные не слишком ласковые времена, на парашютных прыжках приходилось не раз замыкать группу по расстановке «корабля», и сзади было прекрасно видно, что делало это казавшееся отсюда беспредельным пространство со здоровыми и наглыми парнями у рампы, такими уверенными в себе внизу и суетливыми и мертвецки бледными здесь. Рассказывали, на сборах особо восприимчивый новичок под непосильным грузом новых впечатлений так и свистел до самой земли, забыв и свое имя, и про кольцо запасного парашюта и вообще про существование «запаски», когда по какой-то причине не раскрылся основной купол. Уложили неверно, и он завис колбасой. Замок, случалось, песчинкой заклинивало. Или вот, тоже где-то было, карабин вовремя не пристегнули к тросу. (…Гонгора выпрямился, стал ровнее, упираясь рукой в косяк, глянул под темный низкий потолок и еще раз подергал за ремешок пристегнутого над головой карабина.) Пытаясь так вот однажды распечатать у себя на животе парашют, некий молодец смог даже каким-то образом одними руками в воздухе разорвать запечатанный корпус, так и не вспомнив, что все приспособление простым движением руки высвобождается при помощи кольца. С учетом прочности корпуса, это производило нужное впечатление. Точнее сказать, никто не понимал, как это у него получилось, парень был далеко не штангист. Вот только свой «конверт» он распечатал слишком поздно, совсем немного не успел. Вообще если послушать, что рассказывали там и зачитывали, можно было подумать, что сборы устраивали исключительно в целях сокращения численного состава боеспособных сил. Причем оставались сомнения, развлекалось ли таким образом руководство просто так либо с тайным умыслом. Чего болтают, чего болтают, удивлялся Гонгора, тыкая вилкой в разобранный на «столе» пучок строп и принимая к сведению официальную информацию. Прыжок при повышенном ветре, приземление выполнено более или менее удачно, подняться на ноги прыгавший не успел – повело в сторону, надутый как парус купол бульдозером потащил к заливчику с камышом и болотцем, случившемуся по несчастью рядом у поля, парень, понятно, упирался изо всех сил, проскакал чуть не через все поле на четырех ногах, но парашют не угас, все равно втащил в камыши. Говорили про погодные условия, про стечение обстоятельств, про утерянную бдительность, про широкие лямки крепления купола за спиной, которые не давали поднять голову, держали затылок – он так и захлебнулся там в тине, а купол, не угасая, все скакал и скакал в камышах…

Гонгора качнул, попробовал носком железку, валявшуюся под ногами, попытался затолкать под ближайшее сиденье – не получилось; он еще раз обследовал рукой лямку грузового ранца у себя на заднице, неудобно болтающегося под парашютом, затем контейнер на груди, стандартные замки, к которым обычно крепились зажимы «запаски», пригнулся ниже, уперся ладонями в обшарпанные ледяные края люка и, заранее прищурившись, осторожно выглянул за порог.

…не слишком, нужно сказать, помогало присутствие уверенных в себе, очень спокойных немногословных девушек-спортсменок, которых глубокомысленное руководство с довольно прозрачными намерениями подсаживало к новичкам, девушек-несмеянок, располагавшихся с видимой непринужденностью на краю люка и беспечно покачивавших стройными ножками в парализующей воображение пустоте, все равно эта братия со скупыми мужественными улыбками на серых лицах норовила уже в салоне выдернуть кольцо и мешком вывалиться за порог, хотя инструкциями настоятельно рекомендовалось непременно сильное отталкивание ногой от порога во избежание опасности за что-нибудь выступающее у транспорта зацепиться. Ноги просто подкашивались, и парень летел к земле с одной, гвоздем засевшей в голове мыслью о кольце, с которым обязательно нужно было что-то сделать, у спецов, рассказывали, так даже мочились от переизбытка впечатлений. В воздухе, понятно, не расстегиваясь. Та же операция, производимая вручную, расстегиваясь, проходила уже по категории мастерских, присуждалась грантом «гражданский авторский» и допускалась лишь как заключительный аккорд под занавес службы. Уже в первый свой прыжок Гонгора едва не расшибся, дух великого экспериментатора и здесь не покинул его, проснувшись в самый неподходящий момент. Гонгора тогда впервые уложил купол собственноручно и не допускал мысли вернуться на землю в самолете, сохранив инструмент за спиной в неприкосновенности, не выяснив для себя, как эта штука действует. Oн стоял и смотрел, как топтался у порога с прекрасным видом на голубую пропасть его сосед, неловко чего-то все время приседая, не в силах установить ногу на краю люка, и как ветер рвал одежду с рукава инструктора, и как сосед все же более или менее благополучно рухнул с подкошенными ногами навстречу новым ощущениям, подгоняемый нетерпеливым инструктором, с утра уже чем-то озлобленным, стремившимся побыстрей спровадить всех за борт, тряся расстегнутыми замками небрежно накинутого на плечи спортивного «рюкзачка»; он видел себя, собственное положение, ничем не блистающее, может быть, даже столь же бестолковое, это побудило иначе подойти к делу, и Гонгора отступил, ушел от люка вглубь салона, преодолевая общее недомогание, стараясь не терять до времени обычной координации движений. Прыжок тогда вышел, правда, не слишком удачным, использовав дополнительные метры дистанции, грузно разбежавшись, раскачиваясь и слегка заносясь на убегавшем из-под ног полу, он ушел за порог, набрав достаточную для успешного отделения скорость, успев при этом задеть плечом косяк люка. Как выдернул кольцо – не помнил вообще, но после страшного рывка обнаружил себя в труднопредставимой и крайне неудобной позе мухи, запутавшейся в паутине, – в момент раскрытия, видимо, оказался спиной к потоку воздуха. Приземление в таком виде могло гарантировать не только многочисленные и многосторонние переломы и ушибы, так что если бы в конце концов не удалось – уже у самой земли, совсем близко от выгоревших под солнцем добела замедленных травных волн – освободиться от паутины строп, тот прыжок, скорее всего, и был бы его последним.

Из-за спинки кресла вновь выплыли наушники и скучающее гладко выбритое лицо. Пилот не спеша, как бы не очень охотно ткнул большим пальцем куда-то мимо соседнего кресла, показывая направление ветра (От солнца, сказал про себя Гонгора.), окинул его, никуда не торопясь, с ног до головы ничего не выражающим скучающим взглядом и спрятался снова. Сердце медленно бухало где-то на уровне ключиц. Давай, мой хороший. Будет славная охота, сказал он себе. Давай, это первый случай в нашей практике, пошел… Вот это стена… Черт, подумал он с запоздалой озабоченностью, разглядывая слишком близко проплывавший мимо скалистый уступ, камней-то, камней… Щурясь в яростно свистящем воздушном потеке, Гонгора в десятый раз бросил взгляд на горящие крохотные красные бусинки высотного цайгера у себя на левом локте, на широкие лямки парашюта с подвешенным контейнером, на прижимной механизм зажимов давно уже устаревшей системы, тронул влажной ладонью бедро под тяжелой текстолитовой рукоятью любимого старого, подаренного еще дедушкой, доброго боевого ножа (рукоять прижата на всякий случай к ножнам мягким кольцом), резко выдохнул, не отрывая глаз от затянутых подвижной дымкой безрадостных высей, и обеими руками выбросил себя за порог, уже задохнувшийся, уже раздавленный, оглушенный ударом о мокрую стену беснующегося воздушного потока.

Он не переставал думать над тем, что вот вещие сны вещими снами, но после этого уже просто не знаешь, как к этому относиться, стоит ли вообще относиться к этому как-нибудь, рисование вилами на воде есть немножко странноватый субстрат формотворчества, сказал ему накануне чей-то голос, и он никак не мог вспомнить чей. Один из прочих способов извлечения дешевой информации, и вообще все это ерунда, досужий вздор, сны здесь ни при чем, что я, снов, что ли, не видел, все они на один фас, не то это, мизантропы мои, не совсем то; он вот вам треск костей, треск костный, вот вам вересковое поле, взгорье, в смысле, трагическое соцветие закономерностей, веер разноцветных брызг не представимых до сих пор созвучий, случайностей, делающих черный, черно-зелено-голубой антураж еще более черным, зеленым и голубым – теплым… Теплый локоть судьбы. Это было как какое-то наваждение. Кажется, события подразумевали его непосредственное в них участие. То ли предстояло, промахнувшись много дальше и мимо берега, погрузиться в чудовищно глубокие и холодные горные воды, утопить парашют и утонуть в конце концов самому, то ли каким-то образом затем все-таки удастся выпутаться, едва не захлебнувшись, в намокшей и отяжелевшей одежде из паутины не различимого купола, гигантским блеклым мегатойтисом стремительно уходящего ко дну, в полуобморочном состоянии достичь пустынного скалистого берега, все же очень удачно и кстати утопив по дороге свой грузовой контейнер, чтобы после страдать от голода и сильного насморка, одиноко и потерянно слоняться меж неподвижных рыжих космических сосен, но все равно по-настоящему проголодаться ему не дадут, его будут ждать в высокой траве у озера, кто-то не добрый, раздраженный длительным ожиданием, похожий разом и на пятнистую гиену, и на серебристый одуванчик, и вначале он будет искать сук потяжелее и покрепче, а затем утомительно долго и нудно искать подходящее дерево…