В поисках утраченного - Николас Дикнер

В этом доме появлялись на свет и жили все Дусе из Тет-а-ла-Балейна: дедушка и бабушка, двоюродные дедушки и бабушки, кузены обоего пола, их дети и шелудивые собаки. Пиратство эта родовая ветвь бросила, но рыболовством почему-то так и не занялась. Отсутствие какой-либо определенной роли в обществе в конце концов отрезала их от остальной части местного населения.

В любом случае Дусе жили слишком далеко от деревни и всегда были первыми подозреваемыми. Городские хвастуны грозились навестить покосившийся дом, потискать обитавших там девчонок или стащить ром, ибо — хотя дедушка Лизандр ни разу не ограбил ни одного корабля — он успел поучаствовать в контрабанде спиртного во время сухого закона. А чтобы заклеймить уединенный дом борделем, притоном и навечно проклятым вертепом, ничего более и не требовалось.

Устав от презрения и сплетен, некоторые члены семьи решили покинуть деревню. Исход начался в июне 1960 года с отбытия самого младшего сына Лизандра Ионы Дусе.

Когда этому прославленному дяде едва ли было четырнадцать лет, он отправился вверх по реке к Монреалю, где нанялся на грузовое судно, направлявшееся на Мадагаскар, и больше его не видели. Семья изредка получала неразборчивые почтовые открытки, отправленные изо всех портов мира, и дедушка Лизандр крепил их кнопками к стенам своего дома. Глубокой зимой, когда северо-восточный ветер метался по побережью, разноцветные марки из Суматры или Гаваны придавали остроту повседневной жизни семейства Дусе и пробуждали ностальгию на территории собственной кухни.

Отъезд дяди Ионы всколыхнул в клане опустошительную волну эмиграции. В течение десяти лет из Тет-а-ла-Балейна исчезли все Дусе. Старики умерли, молодые удрали, остались лишь призраки, старые слухи да прибрежный шаткий дом с одноглазым дедушкой.

Таким образом Джойс была последней Дусе в деревне. Она унаследовала от предков любовь к одиночеству, что наложило на нее отпечаток преждевременной зрелости. Вечно погруженная в свои мысли, она всегда казалась чем-то встревоженной.

Более того, она страдала клаустрофобией, вполне естественной для человека, родившегося в семье, разбросанной по всей Северной Америке. Она задыхалась в тесноте — на кухне, в школе, в деревне, в отцовской семье, — и только пиратские рассказы дедушки Лизандра, его горький чай и шаткий дом, где она снова становилась праправнучкой Эрменеджильда Дусета, приносили ей облегчение. Каждый вечер она требовала рассказать ей историю еще какого-нибудь пирата. Через ту прокуренную кухню прошли все Дусе семи морей вместе с такими пиратами, как Сэмюэл Белами, Эдуард Тич, Фрэнсис Дрейк, Франсуа Л’Олонэ, Бенджамин Хорниголд, Стид Боннэ и Уильям Кидд.

Джойс нравилось думать, что все эти пираты когда-то посещали окрестности Тет-а-ла-Балейна, но дедушка Лизандр поспешил разуверить ее: эти перелетные птицы предпочитали тропический климат. Действительно, большинство из них обитало под жарким солнцем в мифической гавани острова Провиденс.

Название острова сбивало Джойс с толку, ведь каждое лето она проводила на острове Провиденс и никогда не замечала ничего похожего на пиратскую гавань, она видела только старые, крытые дранкой хижины, забитые шумными дядями и кузенами.

Лизандр Дусе объяснял, что к северу от острова Эспаньола в Карибском море есть другой остров Провиденс. На самом деле этот остров находился в центре Багамских островов, но, когда дело доходило до точности, невозможно было требовать слишком многого от дедушки Лизандра, набиравшегося знаний из старых альманахов и рекламных календарей.

Как бы то ни было, пираты превратили свой остров в неприступное убежище, где они никого не боялись. Гавань с двумя узкими выходами было легко защищать, а неповоротливые военные суда не могли войти в нее из-за мелководья. Ни бог, ни король не имели влияния на остров Провиденс, что, сточки зрения Джойс, означало: там не было никаких дядей и кузенов, и, следовательно, это несомненно был совершенно другой остров.

Мало-помалу Джойс укрепилась в честолюбивой мысли, будто именно она является хранительницей семейных традиций. Целыми днями потрошить треску и выполнять домашние задания по естественным наукам? Это казалось ей несовместимым с высоким званием праправнучки Эрменеджильда Дусета. Ее судьба — пиратство, черт побери!

Однако этому новехонькому призванию мешало отсутствие ролевой модели; в семейном альбоме Дусе не было ни одной женщины-пиратки, ни одной властной предводительницы в юбках, пропахших порохом и ямайским ромом. Не было даже завалящей воровки копилок. Даже дедушка Лизандр со всеми своими энциклопедическими познаниями не смог вспомнить никакой пиратки. Пиратство оказалось сугубо мужским занятием. Джойс видела в этом жестокую несправедливость: почему это девушки не могут грабить, рисковать жизнью, прятать сокровища, презирать закон и виселицы?

Так она и жила пленницей безвестной семьи, деревни вдали от дорог, ограничений принадлежности к женскому полу, времени без надежд. Стоя на берегу острова Провиденс, сжимая в руках бинокль, она следила за грузовыми судами, проплывающими по каналу. Теперь они везли не золото и серебро из Вест-Индии, а зерно, сырую нефть и огромные бумажные рулоны, на которых в Нью-Йорке напечатают тысячи километров плохих новостей.

Если бы Эрменеджильд Дусет дотянул до этих дней, то умер бы от неврастении через сорок восемь часов.

В Тет-а-ла-Балейне была только начальная школа, поэтому каждый сентябрь около полутора десятков подростков отправлялись в средние школы в Хавр-Сент-Пьер, Септ-Айлс или Блан-Саблон.

В то утро один из мальчиков вызвал всеобщее восхищение, объявив, что будет водить вертолет, как его дядя Жак. Другой поднял ставки, заявив, что станет главным механиком на ледоколе Де Гросейлье. Третий будет создателем то ли мостов, то ли моторов, ну, как его там… инженером!

Джойс редко принимала участие в подобных обсуждениях. Никаких вопросов никогда не задавали этой странной маленькой кузине, честно говоря, совершенно не заметной. Однако в то утро во внезапном порыве энтузиазма она беспечно открыла рот:

— Я буду пираткой!

Ее слова были встречены ошеломленным молчанием. Все повернулись к Джойс, и она, не дрогнув, встретила их взгляды. Она часто вызывала подобное удивление благодаря, с одной стороны, несоответствию невзрачной внешности и самоуверенности и, с другой стороны, склонности озвучивать идеи, такие странные, такие оторванные от реальности, что оставалось только изумляться, откуда она такая взялась. В любом случае, безусловно, не из Тет-а-ла-Балейна.

Один из ее кузенов, все еще дувшийся из-за нескольких ловких затрещин сковородкой, воспользовался шансом обозвать Джойс бородатой дамой. Другой кузен возразил: Джойс, мол, слишком тощая для пиратки.

— Все пираты мужчины, — авторитетно заявил самый старший кузен. — Вот почему твоя мать тебя бросила. Она хотела мальчика.

— Моя мама умерла! — разозлилась Джойс, хватая кузена за ворот.

— Твоя мать не умерла. Она сбежала! Она живет в Нью-Йорке.

— Нет, в Торонто! — подхватил другой кузен.

— В Ванкувере!

— В Чикаго!

Под летящими со всех сторон снарядами Джойс дрогнула. В этот момент объявили об окончании перемены, и все двинулись к двери. Поколебавшись, Джойс повернула в противоположном направлении. Чувствуя, что наговорили слишком много, мальчишки смотрели, как она направляется к кладбищу.

— Все равно пиратов больше нет, — пробормотал один из них.

Прежде Джойс никогда не ходила на могилу матери.

То, что мать подавилась головой мойвы, казалось ей неоспоримым фактом. И все равно Джойс предпочитала об этом не говорить. Та эффектная асфиксия была неотъемлемой частью семейной мифологии, сплетенной из славных жизней и необычных смертей. Какая польза от матери из плоти и крови, кроме избавления от домашних обязанностей и чужих наставлений? Джойс предпочитала невидимую, легендарную мать, чей образ прекрасно сочетался с Эрменеджильдом Дусетом, почтовыми открытками дяди Ионы и островом Провиденс.

Джойс бродила по кладбищу, читая все эпитафии и находя подтверждение словам дедушки: многие Дусе были здесь похоронены, большинство — до 1970 года. Однако она не нашла ни одного могильного камня с девичьей фамилией матери, и это не предвещало ничего хорошего.

Покинув кладбище, Джойс свернула к берегу.

Когда она вошла в обветшалый дом, Лизандр Дусе как раз ставил на стол дымящийся чайник, будто ожидал внучку. Однако в тот день Джойс не хотела обсуждать ни далеких предков, ни пиратов XVII века; она хотела узнать правду о своей матери.

Лизандр Дусе терпеливо выслушал внучку, но отказался отвечать на множество ее вопросов. Он хорошо знал огненный характер девочки и боялся, что, узнав правду, она почувствует ответственность за события, в коих не виновата. Некоторые дети склонны взваливать весь мир на свои хрупкие плечи.