Плавающая черта. Повести - Алексей Смирнов

– Вспомнил! – крикнул я. – Передайте вашему хряку, что я все вспомнил!

И как бы взволнованно заколесил по камере, не сомневаясь в том, что Папаша сидит за каким-нибудь пультом и тщательно следит за каждым моим движением.

Так оно и было. Папаша вернулся мгновенно.

– Что вы там такое вспомнили? – осведомился он презрительно.

– Где видел этого господина из коридора. Это он и сбил вашего бухгалтера!

– Откуда вы знаете? – недоверчиво спросил Папаша. – Вы что, там были?

– Конечно! Не забывайте, что я журналист. Это моя работа. Предлагаю очную ставку! Я видел его, он сидел за рулем! К сожалению, я не запомнил марку машины…

Выкладывая все это, я совершенно не рисковал, потому что был уверен в Боеве. Ликвидируя Тентакля, тот позаботился свалить происшествие на англичан. В этом не было никаких сомнений. Иначе он и вовсе не страховался. Расследование рано или поздно выйдет на сотрудников Бобса если не прямо, то косвенно.

– Спросите у оцепления, меня наверняка кто-нибудь заметил…

Забывшись, я совершил непоправимую ошибку. Папаша Бородавочник медленно расплылся в улыбке.

– Вы живете вчерашним днем, герр Псаев. Там не было никакого оцепления. Сейчас повсюду регистраторы Файерволла. Вы хитры, но техническая отсталость рано или поздно выдаст свинью… как у вас говорится? Чтобы Бог ее съел, правильно?

– Не было? – потерянно пробормотал я.

– Вот именно. – Папаша притворил за собой дверь и довольно вздохнул. – Но я не напрасно примчался. Чего-то подобного и ждал. Теперь вы сами видите, что запираться бесполезно, и мы возобновим нашу беседу.

4

Разговор затянулся на многие часы. К его закономерному финалу я превратился в освежеванную тушу. Папаша Бородавочник драл и рвал меня на части, распарывал, отслаивал лоскуты, отрезал ломти и все это частично пожирал, когда особенно увлекался. При этом безостановочно продолжался фильм. Хриплые стоны блаженства, порожденные толстокишечными радостями, сливались с моим утробным мычанием и хищными возгласами Папаши.

Наконец, он отошел.

– Ну какой же вы человек? – отдуваясь, спросил Папаша. – Машину не обманешь! Это мы все вечно перепроверяем и сомневаемся. Традиции европейского гуманизма вынуждают помещать таких нелюдей сначала к нам, а уж потом в Лазарет.

– В Карантин, – поправил я, истекая алой слюной.

– Нет, дружище, это у вас Карантин. А мы никогда не теряем надежды исправить заблудшего, пусть даже он вирус. Впрочем, вы еще не убедили меня. Наплевать на свою судьбу – подумайте о партнерше. Что станется с малышом, когда она родит?

Лучше бы он вынул из меня хребет. Мне показалось, что тот и так отстегнулся. Этого не могло быть, Коза принимала таблетки. В последний раз дело было месяца три назад по случаю ее именин. Я отвел Козу на виртуальный сеновал, и мы блаженствовали в пыли иссохших соцветий с ароматом далеких лугов и степей. Под нами доили корову, струи со звоном бились в бидон. Моей целью было не только обоюдное удовольствие, но попытка пробудить в Козе душевные родники, которые все гуще засорялись многополым сумбуром. Очевидно, я ее недооценил. Родники были живы и размывали нутро, не выходя на поверхность. Коза понесла сознательно.

– Боюсь, вы еще не знакомы со всей мощью нашей ювенальной юстиции, – заметил Папаша. – Малыш будет усыновлен, едва появится на свет. Ему достаточно пару часов побыть в мужской семье, куда его непременно определят, чтобы обзавестись неизгладимыми инграммами, а то и вообще импринтингами. Видит Бог – я усыновлю его сам! Уго будет ему отличной матерью. У нас с ним образцовая супружеская жизнь несмотря на то, что я лютеранин, а Уго, шельма такая, закоренелый баптист…

Я окрасился кровью не только снаружи, но и внутри. Взор застлала красная пелена. Мы не одни, за нами наблюдают. Операторы, контролеры, охранники, кто угодно; нас не могли оставить всецело наедине, и ведь не может статься, чтобы ни в ком не екнуло, чтобы никто не ворвался и не убил Папашу коротким выстрелом из люгера или вальтера. Тот ждал и сверлил меня взглядом. Я тупо смотрел на него и молчал.

– А потом наступит конфирмация, – мечтательно причмокнул Папаша. – Молодому человеку подробно расскажут, по какой причине и каким образом Уго произвел его на свет. Его натуральная матушка к тому времени, если будет жива, не вызовет в отроке ничего, кроме естественного отвращения. Мы подарим ему годовой абонемент в тренажерный зал. Надеюсь, вы понимаете, в какой?

Я оставался безмолвным, призывая на помощь светлый образ отца Жомова-Пещерникова. Колокольный звон доносился из далекого далека, и все родное, близкое, приходило в упадок: скотина металась недоенная, в прабабушкиной крынке скисало молоко; жеребята, которые мчались на фоне закатного и рассветного солнца, спотыкались целыми табунами и ломали ноги; храмы оборачивались нужниками; генерал Боев, слепой и безногий, катил на скамеечке по вагону и просил подаяния; увядали ромашки, трещали наличники, давились соловьи, босые детские ножки неслись по бутылочному стеклу…

– Это славное место! – Папаша закатил глаза. – Телесная шнуровка с подвешиванием на кольцах. Комплекс разнокалиберных снарядов для анального развития. Трансгендерный петтинг с полиморфными аксессуарами. Австрийская кондитерская, фекальные шведские столы, живой уголок…

Тут я улыбнулся. Наверное, у меня был чересчур дикий вид, потому что отшатнулся даже Папаша. Я проглотил обломки зубов и невнятно сказал:

– Позвольте напомнить, что я натурал-либерал. Подчеркиваю: либерал. Мне кажется, что вы пытаетесь чем-то меня испугать. Но это выдает нетерпимость вашу, а никак не мою. Делайте что хотите! Я понятия не имею, о каком малыше идет речь.

Папаша Бородавочник сдулся, словно гелиевый шарик. Недоставало только смешного писка. Он посмотрел на меня мрачно и брезгливо.

– Все-таки вирус, – произнес он разочарованно. – Вы не человек. Я не могу представить, чтобы носитель ваших ценностей нашел в себе силы глупо лыбиться при такой перспективе. Вас не рожала мать, ваше сердце – виртуальный обман, пускай и мастерский.

Папаша Бородавочник пришел в подавленное настроение. Он расстроился, осознав, что несколько часов терзал иллюзорное существо. Опять поцеловал клещи, но мне почудилось, что с некоторой укоризной.

– Вы проклянете ваших программистов, – пообещал он перед уходом. – На прощание: у вашей подруги будет двойня.

Через десять минут меня перевели в Лазарет. Там уже дожидался встречи сэр Невилл Бобс. Он распростерся прямо на полу и почти не подавал признаков жизни.

5

Из лаконичного замечания Папаши я вполне уяснил разницу между Карантином и Лазаретом. Карантин – тюремное заключение, а Лазарет – исправительное учреждение. В теории я это знал, но на практике не сталкивался. На родине вирусы не лечили, их изолировали. На мне не осталось живого места, но я поежился, вообразив предстоявшие трансформации. Начнут, разумеется, с физического пола, а потом расшатают психологический гендер. Мир не меняется. Мир всегда начинает с яиц. Как отрывал их столетием раньше, так продолжает и по сей день. Одного я уже лишился. Возможно, меня даже когда-нибудь выпустят, но полностью переиначенным и годным исключительно в тренажеры для зала, о котором разглагольствовал Папаша.

Я присмотрелся к Бобсу. Его отделали так грамотно и прилежно, что подозрениям не было места. Мы оказались в одинаково безнадежном положении. Нас даже поселили вместе, заведомо не боясь сговора и отпора. Сэр Невилл заслуживал уважения, которое особенно приятно оказать врагу. Почтить врага – редкое удовольствие. На него наплевать, гораздо важнее ты сам. Ты возвышаешься над естественной неприязнью и склоняешься перед сверхчеловеческими ценностями.

Я свернулся в калач и сосредоточился на боли. Кому лотос, кому калач. Нам ближе и понятнее последний. Через пару минут боль стала сама по себе, а я отошел в сторонку – бестелесный, холодный, невозмутимый. Мое сознание с легкой досадой взирало на липкий от крови субстрат с костными отломками, которые торчали из открытых переломов. Насмотревшись, оно переключилось на помещение.

В отличие от камеры, здесь было совершенно пусто. Палату позаботились выкрасить в мучительно неопределенный цвет. Я такого не знал и сразу начал страдать даже в состоянии медитации и отрыва от инвалида, в которого превратился. Еще в ушах чавкали и клацали папашины клещи. От этого тоже не удавалось отделаться. Шум грибного дождя, который я принялся вспоминать ради противовеса, звучал зловеще и обещал новые беды.

Нелюди просчитались. Они не знали, насколько легко мне отсюда сбежать. Они забыли, что антивирусные программы считались у наших программистов приоритетными. Вирусные тоже. Это нераздельные аспекты единого явления. Но сначала сэр Невилл. С Козой придется повременить, в положенный час я переправлю ее с детьми в безопасное место. Усилием воли я поднял свое тело на четвереньки и подвел к сэру Бобсу, как антилопу на водопой.