Плавающая черта. Повести - Алексей Смирнов

Папаша побелел, как полотно.

– Не может быть, – пробормотал он. – Скажите, что вы пошутили, Псаев.

– Еще нет, – ответил я. – Но ждать не придется. Прощайте, Папаша.

И скакнул на зеркало, а с зеркала – на облако.

Там я задержался, не будучи в силах преодолеть соблазн и не взглянуть на события, которые развернулись внизу. Инструментарий пал на Папашу сразу весь, взыграв и зондами, и кишками, и полостными стерилизаторами. Прозрачные трубки потемнели, наполняясь разнообразными соками – преимущественно дерьмом. Папаша издал страдальческий вопль, который сразу захлебнулся под маской вакуумного отсоса. Сверла вонзились в его заплывшие жиром виски. Посреди Лазарета вспыхнул и повис виртуальный экран, по которому побежал зеленый пунктир, ознаменовавший начало сканирования. Сразу защелкали и красные цифры, перемежавшиеся бессчетными Тарантулами. Огромный манипулятор погрузился в Папашу с нижнего полюса, и я увидел, как колышется брюхо, раздираемое шарнирами. Глаза у Папаши закатились, и он целиком содрогался, от редких седых волосков на темени до китовых туфель. Из кармана вывалились клещи. Второй манипулятор задержался над ними, не зная, как поступить. Я свесился с облака и подал команду. Он облегченно встрепенулся, подхватил их и с размаха ударил Папашу в левый глаз. Кровь брызнула фонтаном, и я понял, что дальше не будет ничего интересного.

Часть третья.

Клей

Конечно, все вышеизложенное происходило на зеркалах. Нас не пускают за границу. Мы люди военные. Остальных тоже не пускают, и никто не знает, что там творится.

Я откинулся в кресле. Теряя сознание, крикнул:

– Козу отключите…

Ее уже волокли прочь. Коса мела пол, сарафан задрался, в веснушчатое плечо впилась игла шприца.

– Молодчина, Псаев, – прогудел над ухом Евгений Султанович.

Но я уже летел в бездонную черную пропасть.

И пробыл в ней целых двадцать минут, за которые более или менее выспался.

Вернувшись к бытию, я обнаружил, что лежу на кожаном диване в кабинете Жомова-Пещерникова. Гулко ударили напольные часы. Солнце влагало пыльные персты в библиотечный полумрак. За окном прозвенел трамвай. На оцинкованный подоконник со скрежетом приземлился голубь. Он распушил переливчатое радужное жабо, высматривая самку, и я почти услышал его горловое любовное пение. Я был накрыт солдатским одеялком; под головой, стоило мне шевельнуться, скрипнул жесткий валик. Отец Жомов-Пещерников сидел за письменным столом, слюнил пальцы и перебрасывал страницы старинной книги. Он делал это с ожесточенным отвращением. Мелькнула гравюра, и стало ясно, что там фигурировал какой-то сатанизм.

– Нигде нет ни слова о твоем Водолее, – буркнул Жомов-Пещерников, не поднимая глаз. – Мерзавцы позаботились надежно схорониться.

Я приподнялся на локте.

– Где вино?

– На водопроводной станции, как и положено, – ответил он. – Нынче буду ее освящать.

– Водопроводную станцию?

– Да, водичку. Ихние инженеры говорят, что после этого можно год не фильтровать.

Палец Жомова-Пещерникова уткнулся вдруг в какой-то абзац.

– Вот! – Батюшка удовлетворенно взглянул на меня. – Кое-что все-таки есть! Эти негодяи называли свою закваску Клеем. Совокупный душевный экстракт на крови с добавкой черного семени от ихнего магистра. Подлить в вино, а вино – в воду. Но этого мало. Ты, сын мой, совершил настоящий подвиг. Без тебя мы не узнали бы главного.

Я сел. В кабинете пахло ладаном, свечами, книгами и чем-то съестным.

– О чем вы, батюшка?

– О том, что сказал тебе Бобс. Клей не проснется без акта истинной веры. Сатана, которого они сварили, не пробудится без праведного религиозного обряда. Видишь ли, Псаев, нам не угнаться за их извращенной мыслью. Что может быть чище окропления Водоканала? На то и расчет – ударить по самому святому, обезобразить незримое чудо, поругать наивную и детскую веру.

– Мы сами виноваты, – откликнулся я, начиная соображать. – Мы слишком открыты. Беспечно делимся нашей радостью с миром, выкладываем намерения в свободный доступ. Надо заглянуть в сетевой график водопроводных мероприятий. Наверняка это освящение там числится!

– Еще бы, – подхватил Жомов-Пещерников. – Поставлено в план еще в прошлом году! Мало того – переведено в разряд общегородских акций.

Я вскочил и взволнованно заходил по кабинету. Жомов-Пещерников следил за мной и покровительственно улыбался. Меня поздравили с удачей, но мир показался мне еще более хрупким и беззащитным, чем на холоде. Я горестно вспомнил фламинго с бегемотом, печалясь об их незавидной участи в эпоху всесильного Водолея.

– Надо же что-то делать! – сказал я. – Это нужно остановить!

– Не волнуйся, сын мой, – отозвался батюшка. – Человеконенавистники будут посрамлены. Жидолатины – еретики, но у них можно кое-что перенять. Например, очищающий огонь.

– Жечь? – с надеждой встрепенулся я. – Но кого?

Жомов-Пещерников оставил вопрос без ответа. Он откинулся в кресле, смотрел на меня поверх круглых очков и загадочно улыбался. До меня же тем временем постепенно доходил размах задуманной диверсии.

– Это же вода, она потечет из каждого крана, – прошептал я. – Наполнишь ванну, начнешь купать ребенка, а там… Да что ванна! На носу чемпионат по плаванию. Бассейны! Пожарные резервуары! Колодцы! Реки! Скоро лето, начнутся лесные пожары…

Тот поднял ладонь:

– Успокойся, сын мой. Этому не бывать. Да, сказано в Писании, что Зверь восстанет из вод, и победит святых, и воссядет в Церкви. В истинной Церкви, которая здесь. Но ненадолго. Ты не успеешь глазом моргнуть, как диавол будет повержен. Мне велено открыть тебе, что вся операция была задумана и осуществлена не твоим героическим начальником, а Отделом Духовной Безопасности. Это целиком и полностью моя разработка. Известно ли тебе, что это значит?

Да, я знал. Крещение духом. Окормление правдой. Но мне все равно было страшно. Я впитывал мирные звуки, доносившиеся из-за окна: шум поливальной машины – вот, еще одна жертва, – визг пилы, собачий лай, отрывистые возгласы дворника, шелест листвы, мяуканье чаек. Всему этому грозил мучительный конец. Я провел по лицу ладонью, и щетина согласно скрипнула.

Тем временем Жомов-Пещерников распахнул шкаф и вынул парадный мундир на плечиках.

– А ну, примерь!

Я задохнулся при виде полковничьих звезд и золотого креста на полосатой ленте. Все, что неслось в окно, теперь предстало дружными поздравлениями. Я подошел на негнущихся ногах и бережно принял мундир. Он был так отутюжен, что я чуть не порезался.

– Давай, облачайся, – посмеивался батюшка.

Я подчинился и подошел к зеркалу. Настоящему, не облачному. Китель сидел, как влитой. Фуражка нового фасона казалась слишком маленькой, но я понимал, что дело было не в ней, а в моих широких плечах. Я поворачивался и так, и этак; сукно оказалось жестким только на вид, пораниться им было невозможно. Мне вообще померещилось, что я сменил кожу, и в новой намного уютнее, что прежде она просто где-то гуляла, а то и хранилась в предвечном замысле, но вот воплотилась, и век бы ее не снимать, и спать в ней, и принимать ванну, и…

– Теперь скидывай, – строго скомандовал Жомов-Пещерников.

Это было и без него понятно. Невидимый фронт. Мундир с крестом отправятся в титановый сейф, и больше я его никогда не увижу. Меня даже похоронят в гражданском – вернее, сожгут, а парадная форма сохранится навечно в музее незримой славы.

Батюшка посмотрел на часы.

– Время, Псаев. Начальство допустило тебя к таинству освящения. По-моему, ты заслужил право увидеть финал.

Я тупо уставился на него.

– Как? Уже? Прямо сейчас?..

– Золотые кресты и звезды просто так не навешивают. Ты управился в аккурат. Возьмем диверсанта, помолимся и приступим.

Мы вышли. В лифте к нам присоединился целый отряд дюжих молодцев. Я не знал никого, как и они меня. Это было в порядке вещей. Потом появился генерал Боев. Евгений Султанович был в скромном штатском костюме. Он разрешил себе единственную вольность: едва заметно подмигнул мне, и я задохнулся от радости при виде мохнатой брови, которая единой гусеницей пересекала его чело.

В закрытом дворе мы погрузились в фургон без окон. Я пожалел, что не увижу по пути любимый город, по которому отчаянно стосковался. В нем не было Файерволла. Во всяком случае, его эманации не маячили на каждом шагу. По крайней мере, не те, что относились к биомеханике соития, нездоровой пище и зарубежным компаниям. Если что-то и попадалось, то исключительно отечественное, и только на тротуарах, пускай и сплошь, зато проезжая часть была совершенно свободна, и полчища лакированных машин беспрепятственно ползли от светофора к светофору.

Мы воспользовались выделенной полосой и вскоре добрались до водопроводной станции.