Стрелки - Татьяна Кухта

- Еще раз! - рявкнул рупор.

Девушка с явным облегчением отскочила от коня и вдруг споткнулась, наклонившись, стащила с ноги туфлю и, зажав ее в кулаке, на одной ноге запрыгала к нам.

- Каблук сломался! - радостно крикнула она. Тотчас же к ней неведомо откуда сбежалось с полдесятка человек. Пока кто-то приколачивал каблук, девушка стояла с надменным видом, опираясь на услужливо подставленное плечо. Я услышала ее снисходительный голос:

- Надоело... Меня звали в Кариан на съемки "Шарделя". Там хоть море...

- А на этом булыжнике каблуки горят, - проворчал добровольный сапожник.

Всадники спешивались, явно радуясь неожиданному отдыху.

- Шедевра не будет, - произнес совсем рядом знакомый голос. Я даже дернулась от неожиданности - Ивар Кундри! Он с интересом разглядывал съемочную площадку.

- Почему вы так думаете? - огрызнулась я, хотя сама ощущала нечто похожее.

- Такие щиты годятся разве что для парада. Чересчур велики для конных. А эта красавица... - он пожал плечами.

- Чем вам красавица-то не угодила?

- Да ничем. В самый раз для р-романтического зрелища. Если б я снимал серьезный исторический фильм... - Он оборвал себя, взглянул на часы: - Между прочим, уже все давно встали. Стоит ли ради этого пропускать завтрак?

Мне оч-чень хотелось поблагодарить его за заботу, но вместо этого я повернулась и с гордым видом пошла к гостинице. Сзади взревел рупор, запела труба, и тут же загрохотал по булыжнику уроненный кем-то щит. Но мне уже не хотелось оглядываться.

В гостинице у стойки толпилась наша группа. Представительная дама, которая возмущалась вчера ландейлской неразберихой, выговаривала дежурной:

- Что за порядки? Будят в такую рань! Вечно в этом Ландейле...

Дежурная слабо отмахивалась и пыталась что-то вставить в оправдание. Дама не унималась. Едва я вошла, ко мне бросилась экскурсовод:

- Где вы бродите? Сейчас едем на завтрак! Внимание, все ко мне! После завтрака идем в Храм Светлой Матери! Знаменитые витражи... Пошли, пошли...

Мимоходом она покосилась на мои босые ноги.

Посвящение.

В Обрядовом зале Ландейлского магистрата было торжественно и людно. Конечно, цеховые старшины ворчали, что прежние времена по пышности и богатству не сравнить в нынешними, но Мэй все равно был ошеломлен. Он брел по залу, ошалело вертя головой, чтобы, не дай Матерь, не пропустить чего: ни разноцветных окон, ни шитых золотом драпировок, ни пестрых цеховых штандартов. Степенно и солидно сходились почтенные старшины в мехах и сукнах, сломя голову бегали слуги, зажигая свечи и светильники, потерянно бродили такие же новички, как Мэй. От позолоты, красок, света рябило в глазах, и Мэй очнулся, только когда дюжий стражник в лиловом плаще с гербами Торкилсена и Ландейла ухватил его за плечо и бесцеремонно подтолкнул туда, где под зелено-алым штандартом собирался его цех.

Пропела труба, обрывая беспорядочный гомон, стражники навели порядок среди цехов и сами вытянулись, салютуя копьями. Распахнулась боковая дверь и вошли члены магистрата во главе с бургомистром. С важным видом они поднялись на помост и стали полукругом в его левом углу, бургомистр - впереди. Тогда еще раз пропела труба, и глашатай прокричал:

- Дама Хель, баронесса из Торкилсена, хозяйка Ландейла!

Вместе со всеми Мэй обернулся к двери напротив. Все затаили дыхание. В зал вошла хозяйка.

Мэй ожидал увидеть надменную и роскошно одетую даму, которая взмахом руки повелевает людьми. Он даже не сразу понял, что тонкая светловолосая девочка в развевающихся лиловых одеждах и есть хозяйка Ландейла - так не похожа она была на его представление. И шла она безо всякой важности, ступая легко и быстро, далеко обогнав свою свиту. Только тяжелый баронский обруч черного серебра, охвативший ее лоб, говорил о том, кто она такая. Мэю показалось, что она идет прямо к нему, и он невольно шагнул навстречу, едва не сбив с ног стоявшего впереди. Тот зашипел, но Мэй не обратил на это внимания.

Хозяйка тем временем подошла к помосту, бургомистр тяжело двинулся ей навстречу и, предложив ей руку, подвел к креслу с высокой спинкой, стоявшему посреди помоста. "Как медведь с фиалкой", - мелькнуло у Мэя. Бургомистр стал около кресла, магистрат - по левую его руку, свита - справа. Людей в свите было немного, рядом с разодетыми горожанами они казались бедняками, но лица у них были воинственные, суровые, и длина мечей невольно вызывала уважение. И не было среди них ни одной женщины.

Глашатай прокричал:

- Цех кузнецов представляет новых подмастерьев!

Церемония началась. Один за другим новички, спотыкаясь и неуверенно оглядываясь, подходили к помосту, становились на колени. Хозяйка негромко произносила что-то, бургомистр совал в руку каждому по монете, и подмастерье отходил к своим. Мэй стоял как зачарованный. Когда настала его очередь, он не сразу понял, почему его толкают в спину, а когда понял - едва переставляя ноги, пошел вперед. Он подошел ближе, чем следовало, упал на колени и опустил голову. Глашатай вторично выкрикнул его имя.

- Благословляю тебя на удачу, Мэй-музыкант, - услышал он тихий усталый голос и только тогда поднял голову. Хозяйка смотрела на него глубокими, неожиданно темными глазами. Бургомистр уже протягивал деньги, но Мэй не замечал его. Он не отрывал взгляда от хозяйки. В глазах ее вначале появилось удивление, потом интерес, и вдруг она улыбнулась. Улыбнулась так, будто они были одни в этой зале, и помост не разделял их.

Бургомистр шипел сквозь зубы, требуя, чтобы наглец убирался, старшины и мастера переглядывались - кто с недоумением, кто с возмущением, один из подмастерьев хихикнул, но получил по затылку. На лицах воинов свиты появились странные улыбки. Наконец опомнился мастер Гарен. Он подбежал к Мэю, рывком поднял его и потащил за шиворот, бормоча проклятия пополам с извинениями. Тут уж открыто захохотали все. Мэй чуть не заплакал от обиды. Он уверен был, что и хозяйка смеется над ним, но если бы он мог обернуться, он увидел бы, как она резко встает, гневно сведя брови, как вполголоса бросает что-то бургомистру. Бургомистр помялся и пошептал глашатаю. Тот крикнул:

- Подмастерье Мэй, вернись!

Гарен выпустил Мэя, и тот, багровый от смущения и стыда, вернулся к помосту. Хозяйка зачерпнула из бургомистрова мешка монеты, высыпала их в раскрытые ладони Мэя. И тихо сказала:

- Теперь иди.

Мэй отошел, как во сне. Кто-то, кажется, мастер Гарен, завистливо шепнул ему на ухо: "Повезло же тебе, парень, щедро отвалили". Мэй, не глядя, сунул ему все деньги и пошел дальше.

Чем закончилась церемония, он не помнил. Все уже расходились, весело переговариваясь в предвкушении угощения. Ушла и хозяйка. Мэй стоял у окна и смотрел вниз, на площадь, ярко освещенную кострами.

Кто-то взял его за плечо, Мэй резко обернулся и узнал рыжебородого воина из свиты. У него застыло сердце.

- Хозяйка ждет тебя, - сказал воин добродушно и чуть насмешливо. - Пошли, парень.

Ни о чем не спрашивая, Мэй двинулся за ним. Воин привел его в трапезную. Под низкими сводами сидели за накрытым столом свитские, и с ними хозяйка. Застолье только начиналось. Слуг не было, каждый брал себе что хотел, только вино разливал темноволосый мальчишка, на вид не старше Мэя. Сквозь узкие окна доносился шум празднества.

- Привел, - сказал рыжебородый, и все повернулись к Мэю.

- Вина музыканту, - приказал плечистый суровый воин с жесткими глазами, что сидел рядом с хозяйкой. - Чтоб играл веселее.

Он передал соседу пустую чашу, тот пустил дальше, и так она очутилась перед Мэем. Темноволосый мальчишка, усмехаясь, вылил в нее целый ковш пряно пахнущего вина.

- Пей, - подтолкнул Мэя рыжебородый.

Мэй взглянул на хозяйку. Она сидела, опустив глаза. Мэй нерешительно поднес чашу к губам, отхлебнул немного, и у него закружилась голова. Он торопливо поставил чашу на стол.

- До конца пей, до конца! - закричали воины, развеселясь.

Мэй только головой помотал.

- Лих-хой музыкант! - засмеялся рыжебородый.

- Оставьте его, - вдруг сказала хозяйка, и Мэй увидел, что она улыбается просто и необидно. - Пусть играет.

Мальчишка-виночерпий умчался куда-то и вернулся со скрипкой, сунул ее Мэю:

- Пусть играет, а я ему помогу!

С этими словами он схватил чашу и осушил ее. Все рассмеялись, даже мрачный воин, сидевший возле хозяйки. А Мэй вдруг почувствовал, что совсем не обижается на них. Они принимали его как своего и шутили как со своим. И он, вскинув скрипку, заиграл.

Играя, он косился на хозяйку, и оттого пальцы вначале не слушались, да и скрипка была чужая. Но вскоре он освоился и сыграл им подряд все, что выучил, бродя с музыкантами по дорогам. Потом воины сами запели свои, воинственные песни, отбивая такт кулаками и чашами так, что стол вздрагивал. Мэй в растерянности опустил скрипку - его музыка была уже не нужна. Мальчишка, пошатываясь, разносил вино. Мэй беспомощно взглянул на хозяйку. Она его будто и не видела. Лицо у нее побелело, невидящие глаза казались бездонными.