Рыцарь Леопольд фон Ведель - Альберт Брахфогель

В самый день годовщины смерти Курта приехала канцлерша Эмма с Гертрудой и Анной в сопровождении секретаря своего мужа, так как Эйкштедт сам лично не мог приехать. С ними было необходимое число слуг и лошадей. С радостью их встретили в Кремцове и старые и молодые, потому что дети Веделя и Эйкштедта очень понравились друг другу и сошлись между собой, как родные. Известно, что сверстники лучше всего сходятся между собой, а потому Гассо, самый старший, и выбрал себе в подруги шестнадцатилетнюю красивую Гертруду, с прекрасными золотистыми волосами и черными глазами, а Леопольд находился с Анной. Младшая дочь Эйкштедта, в противоположность своей сестре, с большими голубыми глазами, светившимися умом и очарованием. Ее кожа была чрезвычайно бела, а щеки цвели, как розы, одним словом, всякий соглашался, что Анна со временем будет самая красивая девушка во всей стране. Кроме того, от природы она была серьезна и склонна к мечтательности. Чувства ее не возбуждались мгновенно, но также и не проходили скоро. Медленно она решалась на любовь и ненависть, и глубоко лежали скрытые в ней страсти. Но если она уже полюбила или возненавидела, то это чувство было у нее так сильно и непреодолимо, что из-за этого она теряла рассудок. Впрочем, она любила преодолевать в себе чувство антипатии, так как была благородная и умная девушка. Но, к сожалению, нужно было очень много времени, чтобы ее ум победил чувство. Когда она окончательно овладевала собою, уже проходила удобная минута для исправления ее поступков, совершенных в порыве чувств. Эта медлительность там, где другие могли быстро принять решение, часто являлась причиной ее страданий. Кроме того, она была очень горда и испытывала непреодолимое отвращение к грубости, составлявшей в то время чуть ли не главное качество померанских мужчин. Если она и была прекрасной девушкой, то еще вопрос, могла ли она быть счастливой. Все описанные качества у молодой девушки развивались медленно, под влиянием тех событий, которые мы вскоре опишем.

Канцлерша пробыла только восемь дней. Она должна была с супругом следовать за двором в Свинемюнде, где герцог Барним лечился морским купанием. Эмма, однако, обещала осенью возвратиться с супругом, чтобы окончательно переговорить обо всем необходимом для свадьбы Гассо и Гертруды.

Полгода — небольшой промежуток времени, но его вполне достаточно, чтобы случилось много дурного и пустяки приняли очень серьезный характер.

Не более месяца пробыли дочери Эйкштедта в Кремцове, как в один прекрасный день явился посыльный от герцога из Штеттина и привез письмо, которое, к удивлению Иоанны, было написано Маргаритой Борк. С ужасом прочла в нем Иоанна следующее:

«Любезная невестка! Смущенная, пишу я вам, как бедная женщина, которая не может рассчитывать ни на чью помощь. Вам известно, что мы с супругом не радостно проводили нашу брачную жизнь, и воспитание наших детей он поручил мне. Оба мы виноваты, или, если вам угодно, виновата больше я, но — что же делать! — случившегося не может изменить само небо, и только одна моя смерть примирит нас! Я приехала бы сама к вам, но я знаю, что вы меня терпеть не можете, — впрочем, это в порядке вещей, что сестра любит более брата. Поэтому я письменно высказываю вам мою просьбу, и наш герцог собственноручно подтверждает, что все написанное мною справедливо. Моя должность и многочисленные обязанности при дворе, к сожалению, совершенно мешают мне воспитывать детей так, как я хочу. Впрочем, я Ганса уже пристроила, он теперь служит при иностранном дворе, но Сидония стала для меня истинным мучением. Вследствие близости ко двору, она сильно заражена пустым блеском и проводит свою жизнь праздно. Ей всего только семнадцать лет, и она еще может исправиться, если будет вести правильную жизнь под надзором строгой и верной женской руки. Поэтому я посылаю к вам Сидонию с ее служанкой Ниной, и она через два дня будет у вас. Прошу вас, ради Бога, чтобы вы были ей верной матерью и обращались, как подобает сестре ее отца. Распоряжайтесь ею по вашему усмотрению — и Бог вас наградит за это!

Огорченная Маргарита фон Борк, старшая гофмейстерша его сиятельства герцога».

Внизу была приписка самого герцога:

«Милостивая госпожа, верная моя подданная! По убедительной просьбе гофмейстерши Борк, извещаем мы вас, что все ее жалобы совершенно справедливы. Будьте христианкой, и за это мы окажем вам особенную милость и нашу готовность всегда помочь вам!

Остаемся с особенным вниманием к вам, Барним. Pomeraniae Dux (Вождь Померании)».

Если бы Иоанна была поближе к штеттинским делам и хорошенько знала придворных, то в данном случае не приняла бы поспешного решения сама, а посоветовалась бы с Борком или Эйкштедтом. Теперь же она сочла достаточным этого письма, чтобы решить одной это дело.

Конечно, гофмейстерша ненавидела ее, но из письма Иоанна могла заключить, что и брат ее не вполне достойно вел себя в браке, поэтому в несчастии виноваты оба, и никто из них не может обвинять другого. Пустота и необразованность Сидонии, вероятно, требовали строжайшего просмотра, а что Маргарита обратилась именно к ней, бывшей далеко не в дружеских отношениях с невесткой, указало Иоанне всю истинную материнскую скорбь, которой у Борк вовсе нельзя было предположить. И Иоанна сочла христианской обязанностью и долгом по отношению к брату сделать все, чтобы спасти его испорченную дочь. Ходатайство и уверение в особенной милости герцога также немало польстили вдове Курта и убедили ее в большом влиянии Маргариты на герцога. Кроме всего этого, Сидония уже была в дороге, и если бы Иоанна не захотела исполнить просьбу Маргариты, то ей пришлось бы дочь своего брата оттолкнуть уже от самого порога кремцовского замка.

В начале июля явилась Сидония фон Борк в сопровождении своей служанки Нины, герцогского шталмейстера и одного слуги, приведшего с собой навьюченную лошадь. Племянница Борк приехала на прекрасной кобыле, упряжь и седло которой были из фиолетового бархата. Костюм этой девушки состоял из синего суконного пальто и серой шляпки, надетой на черный платок. Так как они ехали не по штатгартской дороге, а по западной, через Колбетц, то и прибыли в Кремцов поздно вечером и в темноте нельзя было рассмотреть красоту Сидонии. Первое же впечатление ее фигура производила очень неблагоприятное. Впрочем, конюший Попрак еще вечером рассказал везде, что «она приехала на прекраснейшей лошади из всех, евших когда-либо кремцовский овес, и самая лучшая в окрестностях лошадь господина Гассо кажется перед ней козой».

— Здравствуй, дитя! — сказала Иоанна Сидонии, протягивая руку. — Пусть твой приезд будет счастливым для тебя и радостен для нас! Я буду твоей второй матерью, если ты заслуживаешь этого.

Сидония поцеловала ее руку, спрыгнула без всякой помощи с лошади и крепко обняла свою тетку.

— Я буду делать все, что вы захотите и буду считать вас своей родной матерью. Ах, если бы это было так!

— Успокойся, девушка! Утри свои заплаканные глаза и пойдем к другим.

Он ввела племянницу в ярко освещенный зал, где с любопытством ожидали новой гостьи молодые Ведели и Эйкштедты.

— Представляю вам вашу двоюродную сестру Сидонию. Примите ее дружески и пусть она будет, как у себя дома. Вот Гассо с его сестрами Софией и Схоластикой, там стоят Буссо и Бенигна, а это мой Леопольд, — представила она Сидонии своих детей.

Сидония громко засмеялась.

— Здравствуйте! Как мне приятно, что я вырвалась из гадкого штеттинского гнезда в вашу прекрасную страну! Пение птиц, охота и благоухающий лесной воздух. Ха, ха, мы будет играть, охотиться и везде будут раздаваться наши крики! Позвольте, милостивая госпожа, сбросить мне старое монашеское одеяние и явиться перед вами в подобающей одежде. Пойдем, Нина, помоги мне одеться! Где моя комната?

— Покажи ей! — обратилась Иоанна сухо к двадцатиоднолетней Софии. — Кстати, Сидония, я замечу тебе, кто носит в запасе и слезы и смех, тот или плут или дурак!

Сидония принужденно поклонилась, и три девушки пошли наверх, а слуга за ними понес узлы. Думая, что Сидония устала и очень голодна и сбросит поскорее шляпу и пальто, Иоанна велела все приготовить к ужину. Пастор и дети уже собрались. Когда все приготовили, Иоанна еще подождала немного племянницу, но наконец ее терпение лопнуло.

— Должно быть, — прошептала она, — девка рядится там! Ведь у них в Штеттине не съедят ни одного куска прежде, чем не разнарядятся!

Она кивнула пастору, и он прочитал молитву. Потом хозяйка села.

— Кто приходит очень поздно, тот должен довольствоваться остатками.

Ужин состоял из ветчины, кислой капусты и клецок, которые запивались штатгартским пивом. Хлеб и сыр закончили ужин. Когда все уже досыта наелись, София сбежала с лестницы, подошла к матери и прошептала ей: