Зигмунд Фрейд - Михаил Штереншис

Вскоре после смерти отца Фрейд познакомился и подружился с Вильгельмом Флиссом, крупным берлинским специалистом по болезням уха, горла и носа. Они очень привязались друг к другу, часто обменивались письмами и встречались для «проведения съездов», как они сами называли эти встречи. Фрейд писал: «Я с огромным нетерпением ожидаю нашу следующую встречу… Жизнь моя тосклива… Только встреча с тобой может заставить меня вновь почувствовать себя лучше». Флисс очень бережно и заботливо относился к своему другу. Он попытался отучить Фрейда от привычки выкуривать по 20 сигар в день. Фрейд и сам, кстати, утверждал, что курение, употребление наркотиков и азартные игры — лишь тщетная попытка подмены «первобытной привычки» — мастурбации. Во время одного из их «съездов» Фрейд упал в обморок. Позже он так отозвался об инциденте: «Основой всего этого является какое-то неконтролируемое гомосексуальное чувство». Дружеские отношения с Флиссом прекратились в 1903 году, главным образом из-за реакции Фрейда на выдвинутую Вильгельмом теорию всеобщей бисексуальности. Вначале Фрейд отверг эту теорию, а затем стал утверждать, что она впервые была выдвинута им самим, и решил написать на эту тему большой научный труд. Фрейд полагал, что каждая личность бисексуальна, и даже заявил: «В любом сексуальном акте участвуют четыре самостоятельные личности». Сейчас мы смотрим на это несколько по-другому, зная, что мужские и женские половые гормоны вырабатываются людьми обоих полов, но в разных количествах.

С некоторых пор за Зигмундом стали замечать одну странность: самые естественные человеческие чувства он выворачивал наизнанку, невероятным образом перенося их в профессиональную сферу. Недаром одному сыну он дал имя Жан в честь Шарко, а когда они с женой ожидали шестого ребенка, заранее известил доктора Вильгельма Флисса, что назовет новорожденного Вильгельмом. Родилась дочь, Анна. Ее-то, одну из всех, Фрейд и полюбил. Но случилось это, лишь когда Анна подросла и заинтересовалась психоанализом. Тринадцатилетней девочкой она присутствовала на лекциях отца и даже сидела в его кабинете, когда он принимал пациентов. Да что там! Заметив, что Анна слишком пристрастилась к вязанию, Фрейд постановил, что вязание — замещение сексуальной жизни, и принялся «анализировать» саму Анну, не опасаясь обвинений в нарушении профессиональной этики! Этот психоаналитический курс длился целых три года.

Вернемся к психоанализу. Теория вытесненной сексуальности как причины неврозов есть, а лечить как? И постепенно у Фрейда, это можно проследить по его работам, намечается движение в сторону изобретения нового метода: от гипноза Шарко — к катарсису Брейера, а от него — к лично его, фрейдовскому, психоанализу. Его ранняя работа 1895 года, книга «Изучение истерии», которую он написал в соавторстве с Брейером, еще дышит катарсисом, но это уже первый шаг к чистому психоанализу. В 1896 году Фрейд вводит в оборот термин «психоанализ». Один из признаков того, что действительно совершено значимое открытие, — «сопротивление» современников. Доклад Фрейда Венскому психиатрическому и нейрологическому обществу в 1896 году был встречен с негодованием. Возмущались все совершенно искренне, с удовольствием осознавая свою «нормальность». Председатель собрания, очень известный психиатр Крафт-Эббинг, который сам писал на темы сексуальных расстройств, расценил это как «научные сказки». Фрейд же в ответ назвал своих критиков ослами и предложил им всем «отправляться к черту» (что ярко иллюстрирует его характер).

В 1900 году издается его книга «Толкование снов», в которой теория сексуальности выходит на суд широкого читателя. Мысль о том, что ночные видения — это код потаенных желаний в образах-символах, пришла к нему в одном ресторане. Зигмунд даже просил владельца повесить табличку: «Здесь, в северо-восточном углу террасы, в четверг 24 июля 1895 года вечером доктором Фрейдом была открыта тайна сновидений». Тот не повесил — и страшно прогадал: в считанные годы психоанализ стал невероятно популярен, потому что действительно помогал многим.

Символы в работах Фрейда указывают на частное с помощью общего. Видеть во сне короля и королеву означает видеть своих отца и мать. Но кто же говорит, показывает, живописует, действует и создает образы в наших сновидениях? Уже прежняя эпоха подозревала, что здесь говорит, действует и проявляет свою волю не наше бодрствующее «я», а кто-то другой. Древность поясняла относительно сновидений, что они нам «даны», вложены в нас какой-то высшей силой. Здесь проявляет себя какая-то сверхземная или — если отважиться на это слово — сверхличная воля. А для всякой внечеловеческой воли древний мир мифов знал только одно толкование: боги! — ибо кто же кроме них обладал даром превращения и высшей силой? Это были они, обычно незримые; в символических сновидениях приближались они к людям, нашептывали им вести, наполняли их ужасом или надеждою и рисовали на черной завесе сна красочные свои картины, предостерегая и заклиная. Уверенные, что внемлют в этих ночных откровениях священным, более того, божеским голосам, все первобытные народы с величайшим жаром пытались уразуметь человеческим своим умом божественный язык сновидения, чтобы постигнуть в нем волю божества.

Так на заре человечества в качестве одной из самых ранних наук возникло толкование снов: перед каждой битвой, перед каждым решающим событием, по прошествии ночи, наполненной сновидениями, жрецы и прорицатели вникают в сны и толкуют их содержание как символ грядущего блага или угрожающего зла. Ибо древнее искусство толкования снов, в противоположность психоанализу, раскрывающему с их помощью человеческое прошлое, полагает, что в этих фантасмагориях бессмертные возвещают смертным их будущее. И вот тысячелетиями царит в храмах фараонов, в акрополях Греции, в святилищах Рима и под палящим небом Палестины эта мистическая наука. Для сотен и тысяч поколений сновидение было наиболее достоверным толкованием судьбы.

Потом ученые от «сонников», естественно, отмахнулись, как от темных суеверий необразованных людей. Только с появлением Фрейда — по прошествии двух-трех тысячелетий — сновидение получает опять объективную ценность как некий указующий на судьбу человека акт. Там, где другие видели только хаос, беспорядочное движение, глубинная психология вновь постигает закономерное действие сил; то, что казалось ее предшественникам запутанным лабиринтом без выхода и без смысла, представляется ей via regia, большой дорогой, связывающей подсознательную жизнь с сознательной. Сновидение является посредником между миром наших потайных чувств и миром чувств, подчиненных нашему сознанию; благодаря ему мы можем знать многое такое, что в состоянии бодрствования соглашаемся знать неохотно.