Живая Литература. Стихотворения из лонг-листа премии. Сезон 2010-2011 - Вадим Ковда

И белых голубей на минарете;

Я слышу гам, торговцев голоса.

Я вижу в снах Востока небеса,

Базар, где продается все на свете,

Там среди груд плодов играют дети,

Купец в чалме лукавит, как лиса.

Перекрывая шум разноголосый,

Кричат неутомимо водоносы…

Вдыхаю пот и розы аромат,

В моих ушах витает отзвук шума,

А на губах оставил ты, Багдад,

На память сладкий вкус рахат-лукума!

Тристан Корбьер***(1845 – 1875)

Дневной Париж

Ты видишь, красный круг сияет спозаранку?

То в медном котелке Господь нам варит манку.

Одну и ту ж стряпню он каждый день дает,

Приправа для нее – любовь и едкий пот.

Ты слышишь? Плоть шкварчит. Оголодал народ!

Обжоры страстно ждут, вступая в перебранку;

Пропойцы с кружками уж предвкушают пьянку;

Ждут нищие, когда настанет их черед.

Ты думаешь, Господь для всех готовит чудо?

И жарит шкварки всем? Нет, нам иное блюдо —

Бурды собачей нам нальют в урочный час!

Кому под солнцем жить, а нам – сдыхать в канаве,

Лишь котелком бурды владеть еще мы вправе.

Яд проклятой души, вся наша желчь – при нас!

Мне слаще яд и желчь, чем мед и ананас!

Андре Сюарес***(1868 – 1948)

Скрипки

О скрипки тонкие! О дочери Кремоны!

Прекрасней вечера вы, дети грез и сна.

Вы – это кровь сама, вы – зов и тишина,

Вы – шепот, пение и горестные стоны.

Когда я слышу вас, моя душа пьяна;

Мне слышен поцелуй в густых садах Помоны,

Психеи нежный вздох, напевы Дездемоны.

Вы сами раните, но рана вам страшна.

А вашей музыки цветные лепестки

Трепещут так легко, как в небе голубки;

На ваши струны лег желаний груз тяжелый.

Звучанье чистое и аромат без слов,

Небесные луга и трели соловьев,

О птицы райские, вы, скрипки и виолы!

Альбер Самен***(1858 – 1900)

Версаль

Когда к упадку клонится природа,

Не знаю, почему тебя мне жаль.

Как ты прекрасен осенью, Версаль,

Хоть небо стынет в это время года!

Мне хочется твои увидеть воды,

Твоих аллей светлеющую даль.

Таится в красоте твоей печаль,

И есть в ней дух прощанья и свободы.

Среди бассейна влагу льет тритон.

Не отразит Людовика затон,

Закончились гулянья и приемы.

Пустеет парк. Умолкнул птичий гам.

Журча, течет вода из водоема,

Печальная, как слезы по ночам.

Жерар де Нерваль***(1808 – 1855)

Почтовая станция

Тут сменят лошадей. Выходишь из кареты

И наугад идешь, не разбирая, где ты,

Дорожным грохотом и зноем оглушен;

Наскучило смотреть, нет сил и клонит в сон.

И вдруг перед тобой, полна прохладной тени,

Долина тихая: цветут кусты сирени,

Журчит без умолку ручей среди травы.

Дорога, стук колос, теперь забыты вы!

Лежишь и чувствуешь, как жизнь течет по венам;

Пьянеешь оттого, что пахнет свежим сеном.

На небеса без дум глядел бы так всегда!

Но вот уже кричат: "В карету, господа!"

Жорж Брассенс***(1921 – 1976)

Сегодня я увижу вас

1

Меня Господни серафимы

За то, что веры пыл угас

Огня лишили своего.

Но мне плевать на этот раз —

Сегодня я увижу вас.

Огонь, единственно любимый, —

Огонь ревнивых ваших глаз,

Все остальное безразлично —

Сегодня я увижу вас.

2

Меня хозяин нелюдимый,

Не вынеся моих проказ,

Изгнал из дома своего.

Плевать мне и на этот раз —

Сегодня я увижу вас.

Мой дом, единственно любимый —

Подола вашего атлас.

Все остальное безразлично —

Сегодня я увижу вас.

3

Меня трактирщик нетерпимый

За то, что я в долгах погряз,

Лишил обеда моего.

Плевать мне и на этот раз —

Сегодня я увижу вас.

Обед, единственно любимый, —

Ваш поцелуй в урочный час.

Все остальное безразлично —

Сегодня я увижу вас.

4

Меня министр высокочтимый

Не купит даже за алмаз,

Не буду я слугой его.

И мне плевать на этот раз —

Сегодня я увижу вас.

Алмаз, единственно любимый, —

Ваш добрый нрав не напоказ.

Все остальное безразлично —

Сегодня я увижу вас.

Алла Шарапова

Уильям Шекспир***(1564 – 1616)

Сонет 65

Ни океан, ни камень, ни металл,

Ни этот грустный и жестокий род —

Своей судьбы ничто не обойдет.

Лишь Красота, бесплотный идеал,

Еще хранит свой терпкий аромат

В огне, под градом сыплющихся дней,

Когда уже и скалы не стоят,

И падают громады крепостей.

Но будет день – с бесчувствием скота

Растопчет Время свой святой кумир,

Свой лучший камень – и грядущий мир

Не знал бы, что была в нем Красота,

Когда бы тусклый цвет моих чернил

Бессмертия Ее не утвердил.

Карл Сэндберг***(1878 – 1967)

Белый пенал

У этой женщины с бульвара Мичиган живут

попугай, золотая рыбка и две белые мыши.

У нее полон дом девочек в кимоно и три звонка у парадной двери.

Сегодня она осталась одна с попугаем, золотой

рыбкой и двумя белыми мышами.

Впрочем, вот кое-какие ее мысли:

«Любовь отпускного солдата и моряка

на побывке оставляет груду золы с бараньими

косточками и шафраном.

Любовь рабочего-эмигранта за тысячу миль от жены оставляет легкий голубоватый дымок.

Любовь мальчишки, чью подругу

выдали за немолодого коммерсанта,

вспыхивает шипящим капризным огоньком.

Но бывает любовь – одна из тысячи – которая горит чисто и оставляет белый пепел».

И этой мысли она не доверит ни попугаю,

ни золотой рыбке, ни двум белым мышам.

Огни оперенья

Мертвенная золотая луна

расстилала покатую плоскость света.

Трехгранная призма – пристанище иволги с ее припевом: «Возьми домой!»

Тонкий покров из прозрачных золотых перьев для маленькой Клеопатры табора.

Так расстилала луна покатую плоскость света — пусть покатится!

Все возвратится: одинокие псы,

жемчужная изморось, луна во мгле.

Эзра Паунд***(1885 – 1972)

Баллада доброго друга***(Так говорил Симон Зилот вскоре после Голгофы)

Добряком он не был, наш Добрый Друг,

Мой друг Иисус Христос,

И средь многих недаром он выбрал нас —

Товарищей волн и гроз.

Когда стража пришла, а за ней толпа,

Он сказал нам: «Не надо слез,

Я еще возвращусь к вам, мои друзья,

И незачем вешать нос!»

Мы прошли частоколом поднятых пик,

И я слышал его вопрос:

«Почему же я в городе не был взят —

По задворкам искать пришлось?»

Он не звал нас, мы сами пошли за ним.

Был он строен, русоволос,

Вечерами мы часто вкушали мед

В тени виноградных лоз.

А книжных червей он терпеть не мог,

Не желал принимать всерьез,

Только нас, рыбарей, он позвал в друзья —

Товарищей волн и гроз.

Вы бы видели, как он, всходя на крест,

Исполнялся мощи и рос!

Если б кто-то сказал мне, что был он слаб,

Я бы череп тому разнес!

Он сказал нам: «Увидите – буду жить!» —

И поправил волну волос.

«Что, красиво, как смелый идет на смерть?» —

С насмешкой он произнес.

«Мне товарищ каждый, кто глух, незряч,

Оклеветан, голоден, бос —

Ибо только страдавший имеет власть!» —

Так говорил Христос.

Многие тысячи шли за ним.

Сыном Божьим он был, Христос.

Но по крови своей человек он был —

Человека же нет без слез.

И плакал он, когда кровь его

Обагрила серый утес,

Но как радость принял он эту боль

И как жизнь ее перенес.

Вместе с нами закидывал сети он

И тянул корабельный трос,

Когда мы плыли в Геннисарет,

Ибо сердцем он был матрос.

И были глаза то как пена волн,

То как тихий, бесшумный плес,

И не зря среди прочих он выбрал нас —

Властителей волн и гроз.

Я видел тебя вкушающим мед, Я познал твою смерть, Христос.

Кеннет Фиеринг***(1902 – 1961)

Канун Святой Агнессы

Декорации: засиженное мухами утро понедельника,

Папиросный ларек без окон,

Две кривые улочки.

Действующие лица: шестеро полицейских и Луи Глатц.

Громыхание поездов предвещает грядущее чудо,

А тем временем Луи Глатц взламывает папиросный ларек

И выручает

S 14,92

Офицер Доулан видит что-то подозрительное,

Он окликает взломщика,

Но опасный, обаятельный, косящий на один глаз

Луи Глатц, этот бандит и гад,

Вынимает свой автомат

И: «Рат-а-та-тат,

Рат-а-та-тат»

И офицера поспешно уносят.

Но Луи бежал, как шальная тень,

По улочке, узкой, как коридор,

И офицеры преследовали его,

Про себя повторяя: «Позор, позор!»

И: «Рат-а-та-тат,

Рат-а-та-тат» —

Отвечал Луи, точнее его автомат.

И тогда шериф Питер Вендотти откатился от своей жены,

Выкарабкался из постели и запрыгал, трясясь от холода,

По ледяному полу,

Слушая заикающуюся речь быстрой смерти,

Обретенной кем-то в открытой аудитории,

На опустевших ночных хорах.

Выстрел, еще… Луи передернулся, заметался,

В его окровавленном черепе засело семь пуль,

И его несчастный мозг расплескался, как мыльная пена.

Потом он привстал, ухватился за водоразборный кран

И еще с полминуты не подпускал врагов.

«Я не убит! – кричал он. – В меня никто не стрелял!» —

Разносился его вопль. – «Это не мне размозжили голову!» —

Раздавался хохот, – «О,

Будьте вы прокляты!»

И, пока он не сдох, этот гад,

«Рат-а-та-тат,

Рат-а-та-тат» —