Стихотворения - Павел Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Июнь 1932 г.
«Ничего, родная, не грусти…»
Ничего, родная, не грусти,Не напрасно мы с бедою дружим.Я затем оттачиваю стих,Чтоб всегда располагать оружьем.
1932
На посещение Новодевичьего монастыря
Скажи, громкоголос ли, нем лиЗеленый этот вертоград?Камнями вдавленные в землю,Без просыпа здесь люди спят.Блестит над судьбами РоссииЛитой шишак монастыря,И на кресты его косыеПродрогшая летит заря.Заря боярская, холопья,Она хранит крученый дым,Колодезную темь и хлопьяОт яростных кремлевских зим.Прими признание простое, —Я б ни за что сменить не смогТвоей руки тепло большоеНа плит могильный холодок!Нам жизнь любых могил дороже,И не поймем ни я, ни ты,За что же мертвецам, за что жеПриносят песни и цветы?И все ж выспрашивают нашиГлаза, пытая из-под век,Здесь средь камней, поднявший чаши,Какой теперь пирует век?К скуластым от тоски иконамПоводырем ведет тропа,И чаши сходятся со звоном —То черепа о черепа,То трепетных дыханий вьюгаУходит в логово свое.Со смертью чокнемся, подруга,Нам не в чем упрекать ее!Блестит, не знавший лет преклонных,Монастыря литой шишак,Как страж страстей неутоленныхИ равенства печальный знак.
1932
«Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала…»
Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,
Дай мне руку, а я поцелую ее.Ой, да как бы из рук дорогих не упалоДомотканое счастье твое!
Я тебя забывал столько раз, дорогая,Забывал на минуту, на лето, на век, —Задыхаясь, ко мне приходила другая,И с волос ее падали гребни и снег.
В это время в дому, что соседям на зависть,На лебяжьих, на брачных перинах тепла,Неподвижно в зеленую темень уставясь,Ты, наверно, меня понапрасну ждала.
И когда я душил ее руки, как шеиДвух больших лебедей, ты шептала: «А я?»Может быть, потому я и хмурился злееС каждым разом, что слышал, как билась твоя
Одинокая кровь под сорочкой нагретой,Как молчала обида в глазах у тебя.Ничего, дорогая! Я баловал с этой,Ни на каплю, нисколько ее не любя.
1932
«Не добраться к тебе! На чужом берегу…»
Не добраться к тебе! На чужом берегуЯ останусь один, чтобы песня окрепла,Все равно в этом гиблом, пропащем снегуЯ тебя дорисую хоть дымом, хоть пеплом.
Я над теплой губой обозначу пушок,Горсти снега оставлю в прическе — и всё жеТы похожею будешь на дальний дымок,На старинные песни, на счастье похожа!
Но вернуть я тебя ни за что не хочу,Потому что подвластен дремучему краю,Мне другие забавы и сны по плечу,Я на Север дорогу себе выбираю!
Деревянная щука, карась жестянойИ резное окно в ожерелье стерляжьем,Царство рыбы и птицы! Ты будешь со мной!Мы любви не споем и признаний не скажем.
Звонким пухом и синим огнем селезней,Чешуей, чешуей обрастай по колено,Чтоб глазок петушиный казался краснейИ над рыбьими перьями ширилась пена.
Позабыть до того, чтобы голос грудной,Твой любимейший голос — не доносило,Чтоб огнями, и тьмою, и рыжей волнойПозади, за кормой убегала Россия.
1932
«Сначала пробежал осинник…»
Сначала пробежал осинник,Потом дубы прошли, потом,Закутавшись в овчинах синих,С размаху в бубны грянул гром.
Плясал огонь в глазах саженных,А тучи стали на привал,И дождь на травах обожженныхКопытами затанцевал.
Стал странен под раскрытым небомДеревьев пригнутый разбег,И все равно как будто не был,И если был — под этим небомС землей сравнялся человек.
1932
«Я завидовал зверю в лесной норе…»
Я завидовал зверю в лесной норе,Я завидовал птицам, летящим в ряд:Чуять шерстью врага иль, плескаясь в заре,Улетать и кричать, что вернешься назад!
1932
«Вся ситцевая, летняя приснись…»
Вся ситцевая, летняя приснись,Твое позабываемое имяОтыщется одно между другими.Таится в нем немеркнущая жизнь:Тень ветра в поле, запахи листвы,Предутренняя свежесть побережий,Предзорный отсвет, медленный и свежий,И долгий посвист птичьей тетивы,И темный хмель волос твоих еще.Глаза в дыму. И, если сон приснится,Я поцелую тяжкие ресницы,Как голубь пьет — легко и горячо.И, может быть, покажется мне снова,Что ты опять ко мне попалась в плен.И, как тогда, все будет бестолково —Веселый зной загара золотого,Пушок у губ и юбка до колен.
1932
К портрету
Рыжий волос, весь перевитой,Пестрые глаза и юбок ситцы,Красный волос, наскоро литой,Юбок ситцы и глаза волчицы.Ты сейчас уйдешь. Огни, огни!Снег летит. Ты возвратишься, Анна.Ну, хотя бы гребень оброни,Шаль забудь на креслах, хоть взгляниПеред расставанием обманно!
1932
«Я тебя, моя забава…»
Я тебя, моя забава,Полюбил, — не прекословь.У меня — дурная слава,У тебя — дурная кровь.Медь в моих кудрях и пепел,Ты черна, черна, черна.Я еще ни разу не пилГлаз таких, глухих до дна,Не встречал нигде такогоПолнолунного огня.Там, у берега родного,Ждет меня моя родня:На болотной кочке филин,Три совенка, две сестры,Конь — горячим ветром взмылен,На кукане осетры,Яблоновый день со смехом,Разрумяненный, и брат,И в подбитой лисьим мехомКрасной шапке конокрад.
Край мой ветренен и светел.Может быть, желаешь тыНад собой услышать ветерЯрости и простоты?Берегись, ведь ты не домаИ не в дружеском кругу.Тропы все мне здесь знакомы:Заведу и убегу.Есть в округе непутевойСвой обман и свой обвес.Только здесь затейник новый —Не ручной ученый бес.Не ясны ль мои побудки?Есть ли толк в моей родне?Вся округа дует в дудки,Помогает в ловле мне.
1932
«Когда-нибудь сощуришь глаз…»
Когда-нибудь сощуришь глаз,Наполненный теплынью ясной,Меня увидишь без прикрас,Не испугавшись в этот разМоей угрозы неопасной.Оправишь волосы, и вотТебе покажутся смешнымиИ хитрости мои, и имя,И улыбающийся рот.Припомнит пусть твоя ладонь,Как по лицу меня ласкала.Да, я придумывал огонь,Когда его кругом так мало.Мы, рукотворцы тьмы, огня,Тоски угадываем зрелость.Свидетельствую — ты меняОпутала, как мне хотелось.Опутала, как вьюн в цветуОпутывает тело дуба.Вот почему, должно быть, чтуИ голос твой, и простоту,И чуть задумчивые губы.И тот огонь случайный чту,Когда его кругом так мало,И не хочу, чтоб, вьюн в цвету,Ты на груди моей завяла.Все утечет, пройдет, и вотТебе покажутся смешнымиИ хитрости мои, и имя,И улыбающийся рот,Но ты припомнишь меж другимиМеня, как птичий перелет.
1932
«Не знаю, близко ль, далеко ль, не знаю…»
Не знаю, близко ль, далеко ль, не знаю,В какой стране и при луне какой,Веселая, забытая, родная,Звучала ты, как песня за рекой.Мед вечеров — он горестней отравы,Глаза твои — в них пролетает дым,Что бабы в церкви — кланяются травыПеред тобой поклоном поясным.Не мной ли на слова твои простыеОтыскан будет отзвук дорогой?Так в сказках наших в воды колдовскиеНыряет гусь за золотой серьгой.Мой голос чист, он по тебе томитсяИ для тебя окидывает высь.Взмахни руками, обернись синицейИ щучьим повелением явись!
1932
