Мегрэ сердится - Жорж Сименон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ладно, продолжайте. Сходите на этот обед.
— А вы придете?
— Еще не знаю. Советую вам: поглядывайте на них. Да повнимательней слушайте. И если вы действительно мастер своего дела, как это утверждают…
Очевидно, она была им недовольна. Быть может, он показал себя недостаточно гибким, недостаточно проницательным, чтобы понять ее мысли? А может быть, ее разочаровало то, что он до сих пор все еще не разобрался в происходящем?
Старуха вела себя нервно, беспокойно, несмотря на свое умение владеть собой. Она подошла к двери, давая Мегрэ понять, что он свободен.
— Боюсь, как бы эти негодяи не оказались умнее нас! — произнесла она вместо прощания. — Посмотрим! Держу пари на что угодно: они поджидают вас внизу.
Так и оказалось. Когда Мегрэ вышел в коридор, одна из дверей бесшумно отворилась. Горничная — другая, не та, которая приходила за ним к Жанне, — сказала ему с почтительным поклоном:
— Не угодно ли вам пройти со мной? Господин и госпожа Малик ожидают вас в малой гостиной.
В доме было прохладно. Стены, окрашенные в блеклый цвет, резные двери, много зеркал, на стенах — картины, гравюры. Пушистые ковры скрадывали шум шагов, а шторы были наполовину спущены, чтобы не пропускать слишком много света.
Вот и последняя дверь. Он переступил порог и оказался лицом к лицу с ожидавшими его г-ном и г-жой Малик. Оба были в трауре.
Почему ему кажется, что он видит не саму семью, а искусно написанный семейный портрет? Он впервые встречал Шарля Малика и нашел, что, хотя лицом тот непохож на брата, сходство все же существовало. Шарль был немного моложе и плотнее Эрнеста. Полное лицо, румяные щеки, глаза не серые, как у того, а голубые, почти простодушные.
И он казался не таким самоуверенным, как брат. Мешки под глазами, мягкая линия губ, тревога во взгляде.
Держась очень прямо, он стоял возле белого мраморного камина, а жена сидела рядом с ним в кресле стиля Людовика XVI, положив руки на колени, словно приготовилась фотографироваться.
Видно было, что они расстроены, даже подавлены. Голос Малика звучал неуверенно:
— Входите, комиссар, и простите нас, пожалуйста, что рискнули вас побеспокоить на минутку.
Лицо г-жи Малик, очень похожей на сестру, было тоньше, и в ней угадывалось что-то от живости ее матери. Теперь эта живость была как бы притуплена, что, впрочем, объяснялось горем. В правой руке она держала скатанный комочком носовой платок и беспрестанно мяла его во время разговора.
— Прошу вас, садитесь! — продолжал Шарль Малик. — Я знаю, что все мы приглашены к моему брату и скоро увидимся. Во всяком случае, я там буду, но боюсь, что у жены недостанет сил присутствовать на этом завтраке. Я знаю также, почему вы приехали сюда, и мне хотелось бы…
Он взглянул на жену, и та ответила ему спокойным, но твердым взглядом.
— Мы переживаем очень тяжелые дни, господин комиссар, а упрямство моей тещи сулит нам еще более суровые испытания. Вы ее видели. Не знаю, какое она произвела на вас впечатление…
Мегрэ, во всяком случае, постарался уклониться от ответа на этот вопрос, потому что чувствовал: его собеседник теряет почву под ногами и снова ждет помощи от жены.
— Не надо забывать, что маме восемьдесят два года, — сказала г-жа Малик. — В это трудно поверить: она удивительно энергична. К сожалению, ее кипучая деятельность не всегда направлена в нужную сторону. Смерть моей дочери, ее любимой внучки, окончательно выбила ее из колеи.
— Я это понял, сударыня.
— Теперь вы видите, в какой атмосфере мы живем после постигшей нас катастрофы. Мама вбила себе в голову, что гибель Мониты связана с Бог весть какой тайной.
— Комиссар, конечно, все понял, — сказал Малик. — Не нужно так нервничать, дорогая… Моя жена в ужасном состоянии, господин комиссар, нам обоим сейчас очень тяжело. Только уважение к матери жены не позволяет нам принять соответствующие меры, хотя, казалось бы… Вот почему мы просим вас…
Мегрэ насторожился.
— Мы просим вас… хорошенько взвесить все «за» и «против», перед тем как…
Ах вот оно что! Не этот ли нерешительный толстяк стрелял в комиссара накануне вечером? В подобной мысли, только сейчас пришедшей в голову Мегрэ, не было ничего невероятного.
Эрнест Малик был хладнокровной скотиной, и если бы стрелял он, то, конечно, целился бы точнее. Этот же, напротив…
— Я понимаю ваше положение, — произнес хозяин дома, облокотившись на камин, словно продолжая позировать для семейного пор грета. — Оно деликатно, крайне деликатно. В сущности…
— Собственно говоря, мне непонятно, зачем я сюда приехал, — с притворным простодушием отрезал Мегрэ.
Он исподлобья посмотрел на хозяина дома и заметил, как тот вздрогнул от радости.
Этих слов от него и ждали. Что ему, в сущности, здесь понадобилось? Ведь никто его сюда не приглашал, не слушая выжившей из ума восьмидесятидвухлетней старухи.
— Ну, это уж вы слишком… — поправил Шарль Малик с очень светским видом, — однако, принимая во внимание, что вы друг Эрнеста, я думаю, было бы лучше…
— Я вас слушаю.
— Да… Я думаю, было бы уместнее, даже желательно, чтобы вы не слишком поддерживали тещу в ее бреднях, которые… которые…
— А вы убеждены, господин Малик, что смерть вашей дочери не была насильственной?
Он покраснел, но ответил твердо:
— Я уверен, что это несчастный случай.
— А вы, сударыня?
Носовой платок в руке г-жи Малик уже превратился в крошечный комочек.
— Я разделяю мнение моего мужа.
— В таком случае я, не колеблясь…
Он подавал им надежду. Он чувствовал, как в них растет надежда на то, что скоро он навсегда освободит их от своего тягостного присутствия.
— …считаю своим долгом принять приглашение вашего брата. А потом, если ничто не потребует моего присутствия здесь…
Он встал, чувствуя себя почти так же неловко, как и хозяева дома. Ему не терпелось выйти на воздух, вздохнуть полной грудью.
— Итак, до скорого свидания, — произнес Шарль Малик. — Простите, что не провожаю вас… Мне еще нужно кое-что сделать.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Мое почтение, сударыня.
Он не успел еще выйти из парка и направиться в сторону Сены, как услышал какое-то потрескивание. Откуда оно исходит — догадаться было нетрудно. Сначала кто-то вертел ручку местного телефона, потом короткий звонок возвестил о том, что на другом конце провода сняли трубку.
«Он звонит брату, чтобы рассказать ему о нашем разговоре», — подумал Мегрэ.
И ему показалось, что он угадал переданные по телефону слова:
«Все в порядке! Он уедет. Он обещал. Только бы ничего не произошло за завтраком!» Буксир с зеленым треугольником фирмы «Аморель и Кампуа» тянул к верховьям Сены восемь барж, принадлежащих, разумеется, той же фирме.
Было еще только половина двенадцатого. Комиссару не хотелось возвращаться в «Ангел», да, впрочем, ему и нечего было там делать. Он пошел вдоль берега; в голове его копошились смутные мысли. Потом, словно любопытный зевака, он остановился перед роскошной купальней Эрнеста Малика, стоя спиной к его вилле.
— А! Это ты, Мегрэ?
Перед ним стоял Эрнест Малик. На этот раз на нем был серый костюм из твида, на ногах белые замшевые туфли, на голове панама.
— Брат только что звонил мне по телефону.
— Знаю.
— Оказывается, и тебе уже смертельно надоели выдумки моей тещи.
Голос его был сдержан, взгляд — внушителен.
— Если я правильно понял, — продолжал Малик, — тебе уже хочется вернуться к своей жене и к своему огороду?
И тут, сам не зная почему — это, вероятно, и называл ют вдохновением, — став еще тяжелее, еще толще, еще неподвижнее, чем когда-либо, Мегрэ отрезал:
— Нет.
Удар попал в цель. Малик не мог этого скрыть. Тут ему изменило его обычное хладнокровие. Мгновение он как будто пытался проглотить слюну, кадык его несколько раз судорожно дернулся.
— А!..
Он быстро огляделся вокруг, однако не потому, что собирался столкнуть Мегрэ в Сену.
— У нас еще порядочно времени до того, как соберутся гости. Мы обычно завтракаем позднее. Зайдем на минутку ко мне в кабинет.
Парк они пересекли в полном молчании. Через открытое окно Мегрэ увидел, как в гостиной г-жа Малик расставляет цветы в вазах.
Они обогнули виллу, и Малик ввел гостя в свой просторный кабинет с глубокими кожаными креслами. Стены были украшены моделями яхт.
— Можешь курить…
Малик старательно закрыл дверь и наполовину спустил шторы — комната была залита солнцем. Наконец он сел за письменный стол и принялся вертеть в руках хрустальный нож для разрезания бумаги.
Мегрэ, присев на подлокотник кресла, с равнодушным видом принялся медленно набивать трубку. Помолчав, он спокойно спросил:
