Моряна - Александр Черненко

Дмитрий старался удержаться на ногах, но напор ветра был настолько силен, что ловца вдруг сорвало и покатило, словно он был на коньках.

Тогда ловец бросился на лед и вцепился в него ногтями, потом на четвереньках отполз дальше от разводины.

Внезапно снеговая стена рухнула — снегопад, прошуршав, оборвался.

Поднимаясь, ловец взглянул вверх: совсем низко неслись плотные белые тучи.

Так же внезапно оборвался и ветер, но через секунду он еще раз взметнулся, взвихрил и, как бы стряхнув с туч остатки снега, где-то залег, притаясь; потом слегка, едва ощутимо подул.

Снег перестал.

Над Каспием качался белесый рассвет.

Дмитрий удивился: недалеко возвышался белый бугор, а он столько кружил и не мог отыскать его.

«Где же Васька?!» — Он взглянул на разводину: прибрежный лед был очень близко — всего каких-либо десяток метров.

А вдали чуть приметно светился огонек — может быть, это маяк?..

Ловец поспешно пробежал взглядом кромку льда, близ которой он стоял.

«Что такое?» — и он подался вперед.

Впереди что-то метнулось в разводину, ударил фонтаном столб воды.

Дмитрий напряг зрение.

«Да-да, лошадь!» — признал он.

Должно быть, Василий решился переплыть разводину со всей сбруей. Дмитрий громко закричал:

— Ва-а-аська! Ва-а!..

Он сбросил с себя валенки, фуфайку, шапку и, стоя полураздетым, долго глядел, как медленно плыла по разводине лошадь, за нею волочились сани. А Василия почему-то не видать. Дмитрий прищурил глаза. Может быть, он плывет рядом с лошадью, сбоку ее?

Должно быть, так. И Дмитрий почувствовал, как быстро стынет его тело, а ноги в шерстяных чулках словно примерзли ко льду.

Разводина заметно ширилась; льдину, на которой стоял ловец, относило от прибрежного льда.

Вздрогнув, Дмитрий бросился в разводину. Ледяная вода больно ожгла его, точно насквозь проткнула большими острыми иглами.

Он вынырнул, замотал головой и, отфыркиваясь, никак не мог открыть глаза.

Глаза будто смерзлись.

«Неужели конец?» — Захлебываясь, Дмитрий стал обеими руками протирать глаза; один глаз приоткрылся, и ловец увидел исчерна-зеленоватые, кипящие воды.

Широким взмахом рук он сильно двинул свое тело вперед. Плыл Дмитрий быстро и шумно, выплевывая горечь соленой морской воды.

Теперь хорошо было видно кромку противоположного, прибрежного льда.

— Выплыву, — радостно шептал Дмитрий. — Глушу увижу...

Однако ноги его затяжелели; теплые стеганые штаны настойчиво тянули ловца вглубь, словно большие грузные якори.

Дмитрий перевернулся на спину, но ноги не пластались по воде — их тащили ко дну набухшие ватные штаны. Ловец попробовал плыть боком, — так было легче; он широко разгребал руками воду, упорно продвигаясь вперед.

«Только бы добраться до льда, а там — лошадь, сани, Васька...»

Он лег иа воду грудью и, размеренно ударяя руками, взглянул вправо — вдоль разводины, где должна была плыть лошадь.

Лошади не было.

Ловец приподнял голову и прищурил глаза: лошадь карабкалась на кромку льда, но лед не выдерживал ее и рушился.

Одна нога у Дмитрия одеревенела, икру свело судорогой. Он перевернулся на спину и стал быстро растирать ногу. Потом снова лег на грудь и сильно забил руками по воде.

Лошадь была уже на льду, она только никак не могла вытащить из воды сани; оглобли поднимали на ней хомут, который, наверно, душил ее, и она высоко вскидывала голову, отчаянно мотала ею.

Но вот лошадь взбешенно рванулась и выбросила сани на лед.

«А где же Васька? — Дмитрий посмотрел вдоль разводины. Василия не было видно, не было его и на льду. — Может быть, он лежит в санях?..»

Исходя паром, лошадь беспокойно озиралась по сторонам; потом, вздернув голову и задрав хвост, понеслась к берегам, припадая на задние ноги.

— Ры-ы-жий! Ва-аськ! — хрипло закричал ловец. — Ва-аськ! Ры-ы-жий!

Он напряженно заработал ногами, крепко ударяя ладонями по воде.

«Надо догнать лошадь, — решил Дмитрий. — Непременно догнать!»...

Лед совсем близко.

Проклятые штаны! Они тянут и тянут ко дну, не дают как следует двинуть ногами.

И ловец еще сильнее забил руками по воде.

Вот и лед. Хватаясь за его края, Дмитрий приподнялся, но лед рухнул, и ловец с головой ушел в воду.

Остро кольнуло в груди:

«Неужели пропал?»

Он свирепо рвал руками воду, чтобы выплыть наружу и вдруг ударился головой о что-то твердое.

«Подо льдом! — внезапно ожгла его мысль. — Пропал!..»

В загоревшемся мозгу стремительно пронеслись отец, мать, Василий, Глуша.

«Эх, Глуша!.. — Сердце у него дрогнуло. — Пропал!.. Погиб!..»

Дмитрий исступленно метнулся и снова ударился головою о лед. Взбросив руки, он уцепился за шершавое подледье и, перебираясь по. нему, быстро двинулся в сторону.

Неожиданно подледье оборвалось, и Дмитрий выплыл на поверхность разводины.

Он рванулся к кромке и выбросился на лед.

Дмитрий жарко дышал. Все его тело корчилось в судорогах, и голова беспомощно никла ко льду.

Вдруг он вскочил и изо всех сил пустился бежать...

Ни о чем не думая, он несся напрямик и тяжело, громко дышал.

Вскоре ловец разглядел впереди лошадь.

«Может, это Рыжий, а в санях Васька?..» И, напрягая последние силы, он попытался нагнать лошадь.

Но она продолжала уходить вперед.

В мутном рассвете забрезжил огонь маяка.

«Добежать бы до Егорыча, — мелькнула у Дмитрия мысль о маячнике. — Эх, добежать бы!»

Огонь открывался все шире и шире.

Теперь маяк уже окатывал льды приметною, мутно-белой полосою света; льды слегка блестели, и по ним черной тенью, словно в тумане, металась лошадь.

Одежда ловца, обмерзая, казалось, срасталась с кожей; шерстяные чулки его стали точно деревяшки и громко стучали о лед.

На непокрытой голове Дмитрия болтались ледяные сосульки, они больно драли волосы.

Продолжая бежать, ловец широко размахивал руками, оттого оледенелая рубаха и штаны нестерпимо рвали его кожу.

Он ложился на лед и катался по нему, чтобы обмякла одежда и не обдирала тело.

Вскочив, он опять бросался бежать.

Маяк был уже близко, он поливал ловца тусклым, матовым светом. Заскорузлая одежда Дмитрия, словно панцырь, блестела ледяными иглами.

Глава четвертая

Глуша долго не могла уснуть; Дмитрий обещал еще вчера вернуться с моря, но прошел день, и наступила эта грозная шурганная ночь, а его все не было.

Ветер тревожно стучал в ставни, шуршал по ним снегом и заунывно гудел в трубе.

На столе мигала пригашенная лампа; в ее стекло то и дело выскакивал тонкий и длинный язычок огня, он на миг освещал низкую, в желтых обоях комнату.

Ветер настойчиво выдувал из дома тепло; поздно вечером Глуша жарко натопила камышом печку, в комнате сначала было душно, будто в бане, а теперь стало нестерпимо холодно.

Глуша дрожала и куталась в одеяло, натягивая его по самый подбородок.

Рядом с ней лежал рыхлый и неподвижный Мотя.

Он обычно с вечера сразу засыпал, оставляя ее одну в тоске и думах.

И Глуша, как и сейчас, долго не засыпая, лежала в постели, разглядывала выбеленный потолок и старалась найти в нем хоть какое-либо темное пятнышко, чтобы задержать свой взгляд и думать, думать без конца.

Семь годов мучается она с Мотей. Что только не предпринимала Глуша, чтобы сделать здоровым своего слабосильного мужа. Она поила его по наставлению бабки Анюты парным молоком — не помогло. Она в течение нескольких месяцев готовила ему всю пищу только на подсолнечном масле — тоже не помогло. Тогда Глуша, прослышав о некоем прозорливом казахе Сандже, поехала под Гурьев. Костлявый и бритый Санджа, сидя в темной кибитке на корточках и стукая палочкой о какую-то железину, велел ей поить Мотю тюленьим жиром — и это не помогло!..

Мотя не обращал внимания на заботы Глуши: он напролет просыпал не только целые ночи, но часто спал и после завтрака и после обеда.

А однажды, вскоре после их свадьбы, были они в гостях у соседей на крестинах. Сосед, Павло Тупонос, часто и до этого не давал прохода Глуше, а тут — как выпил, так и начал приставать к ней. Глуша пожаловалась Моте, а тот только рассмеялся.

Ловцы частенько намеренно приглашали в гости Мотю с Глушей. Споив его, они приставали к ней, пытались обнимать, но она вырывалась и убегала домой.

На ее жалобы Мотя спокойно отвечал:

— Ну и что же из того, коли помял он немного тебя, — не убудешь от этого.

— Да он, Мотя, хотел... — недоговаривала Глуша и заливалась слезами.

Иногда в ответ на эти слова Мотя необычно сердито кричал:

— Ты, должно быть, хотела, а не он!