Секрет долголетия - Григорий Исаакович Полянкер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рейзл покраснела, испытывая страшную неловкость перед колонистами. Так ее обидеть при людях!..
Придя немного в себя, она сказала:
— Смотри, Шмая, как бы тебе не раскаяться… Небось, если б тебя твой сынок Саша позвал, ты на край света помчался бы?.. Тебе не трудно проехать тысячи километров, чтобы встретиться с ним. А если жена тебя о чем-нибудь просит, так ты и слушать не хочешь… Ты еще пожалеешь об этом!
— О чем ты говоришь? — стоя уже на пороге, отозвался расстроенный Шмая. — Я тебя сегодня не узнаю. Глупостей наболтала — уши вянут. Хватит! Перед людьми стыдно… Шла бы лучше спать!
Да, впервые за все годы Шмая увидел свою жену такой разъяренной. А ее слова о сыне задели его до глубины души.
«Что с ней? — с горечью думал он. — Разве я не люблю, не готов жизнь отдать за малыша Мишку и за ее мальчуганов, которые мне дороги, как родные дети? А мой Сашка для нее пасынок! Откуда это у нее? От злости это? Из ревности?..»
Нет, подобного Шмая от жены не ожидал! И, вспомнив ее слова, сказанные несколько минут назад: «Смотри, Шмая, как бы тебе не пришлось раскаяться», — задумчиво проговорил:
— Да, милая моя, видать, еще не съели мы с тобой пуда соли, не дотянули… — И после долгой паузы добавил: — И черт его знает, какой это червяк стал точить душу хорошего человека!..
Необычно взволнованный, Шмая кивнул Овруцкому, товарищам, сидевшим молча в углу, и вышел за дверь, даже не взглянув на жену.
Темная ночь окутала колонию. Падал мокрый снег вперемешку с дождем. Со стороны степи дул холодный порывистый ветер.
Впрочем, только в первую минуту могло показаться, что колония спит. Во многих окнах светились огоньки, из труб валил дым.
По дороге проехало несколько саней. Лошади, тяжело ступая, скользя и отфыркиваясь, повернули к пригорку, где раскинулась усадьба Авром-Эзры Цейтлина. Колонисты, сидевшие в розвальнях, молча смотрели на освещенные окна огромного дома. Чует, видно, сатана, что гости к нему этой ночью собираются, и не спит, ждет чуда…
Кто-то из прислуги открыл ворота. Колонисты направились к резному застекленному крыльцу.
Хозяин дома стоял в дверях с оглоблей в руках. Увидев Овруцкого, он поднял оглоблю, но тот, посмотрев на него прищуренным глазом, негромко сказал:
— Что вы, Авром-Эзра, шутить изволите? Прошли те времена, когда вы безнаказанно бросались на нас с оглоблей… И для вас же будет хуже, если начнете баловаться такими игрушками…
Старик немного присмирел. Тем временем Шмая подошел к нему, вырвал из его рук дубину и швырнул в сугроб.
— Зачем вам, такому святому человеку, оглобля? Мозоли еще себе натрете!
Старик тяжело и часто дышал. Достав фонарь, он поднял его над головой, стараясь лучше всмотреться в стоявших внизу колонистов. Лицо его было искажено злобой. И все же он не был уже страшен, Авром-Эзра. Сейчас он был похож на затравленного зверя. Если б у него была сила, он всех передушил бы. Уж он отомстил бы за то, что подняли руку на его добро, на него самого!..
— Запомните, колонисты: велик и всемогущ наш бог! Он воздаст вам, голодранцам, за мое разорение! Он отомстит за меня своей всемогущей рукой, и вы проклянете тот день и час, когда пришли сюда… Он вам за все заплатит!
— Слыхали, люди, кто говорит о боге? Ах ты, кровожадная тварь, грешная твоя душа!.. — послышался голос старика Гдальи.
— Авром-Эзра, — спокойно сказал Овруцкий. — Вот вы носите ермолку и с господом богом три раза в день по душам разговариваете… Почему же вы не советовались с ним раньше, когда эксплуатировали всех колонистов, три шкуры с них драли?.. То, что вы проклинаете нас, на это нам наплевать. Ведите себя прилично, гражданин Цейтлин, и собирайтесь в дорогу…
Хацкель, словно обезумев, метался по дому. Вдруг он остановился перед Шмаей и приложил руку к козырьку, как бы отдавая честь:
— Ваше благородие, разбойник Шмая! Теперь ты уже доволен? Отомстил мне? Ну, хозяйничай в моем доме и подавись моим добром!..
Шмая притворился, будто не слышит его слов.
— Знал бы я, что ты станешь моим врагом, — вытирая слезы, продолжал бывший балагула, — я бы задушил тебя еще десять лет тому назад…
Шмая пожал плечами, посмотрел прямо ему в глаза и проговорил:
— Десять лет тому назад ни ты ко мне, ни я к тебе никаких претензий не имели… Тогда ты еще был немного похож на человека. Правда, уже и тогда мне было ясно, куда ты идешь, куда заворачиваешь. А потом… Чем ты стал потом, это уже всем известно. Вот и имей претензии к самому себе, к глазам своим завидущим, к рукам загребущим и к душе своей мелкой…
— Ах, ты все еще учить меня уму-разуму хочешь, разбойник? Ты меня уже научил! Ничего, мы еще с тобой встретимся! Мертвый буду, с того света вернусь, чтобы отомстить тебе!
— Может, все-таки перестанешь меня пугать? Смотри какие!.. Тесть с оглоблей на нас бросается, этот — языком паскудит…
— Неужели, — смиренно заговорил Авром-Эзра, — наши дорогие соседи так жестоко обойдутся с нами? Разве мы не можем жить в дружбе и согласии?
— Хватит! Слыхали! — перебил его Овруцкий. — Все это изложите нам в письменной форме! Одевайтесь, пожалуйста, побыстрее и уезжайте. Вот сани, и — скатертью дорога!
— Одумайтесь, люди! Что вы делаете? Пожалейте! — воскликнул Авром-Эзра, и, выбежав во двор, упал на землю, раскинув руки, и заплакал.
— Плачешь, сатана? — послышался голос из толпы. — А когда вся колония плакала, ты смеялся!
— Крокодильи это слезы… Всю жизнь над людьми издевался!
— Поделом ему!
— Что посеешь, то и пожнешь!
— Да кончайте скорее, пускай садятся в сани и убираются отсюда!
— Пусть еще спасибо скажут, что не отправляем их пешком!..
Авром-Эзра разорвал на груди рубаху. Он метался по двору и исступленно кричал:
— Я никогда не прощу себе, что не сжег все это, чтоб ничего из моего добра не досталось вам, голодранцы! Будьте вы прокляты! Да отсохнут руки у каждого, кто притронется к моему имуществу, господи милосердный! Пошли на их голову страшную кару, о боже!
Теперь уже возмутился Азриель-милиция. Он подошел к Цейтлину и властно сказал:
— Ну, помолились, и хватит! Мы не собираемся долго выслушивать ваши грубости и проклятья. Собирайтесь скорее, иначе придется вам пешком топать. Нет у нас времени возиться с вами!..
С бешеной злобой смотрел на Азриеля-милицию его бывший хозяин, у которого он с
