Секрет долголетия - Григорий Исаакович Полянкер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо за угощение! — бросил Шмая. — Но обо мне тебе уже нечего беспокоиться, я уж сам как-нибудь справлюсь. С голоду не помру. Найдутся добрые люди, накормят…
— Боже мой, смотрите, какой он сегодня сердитый! Он еще прав!..
— Нет, ты права!..
— Пойдем домой, отдохнешь… Всю ночь не спал и уже успел наработаться, как вол. Оставь немного работы на завтра… Ты, вижу, больше всех стараешься. Думаешь, золотой памятник тебе за это поставят? К тому же. Авром-Эзра передавал, чтобы вы не очень-то старались… Все равно он свое отсудит. В Москву будет жаловаться…
— Это ему поможет как мертвому припарки! Москва слезам не верит. А тем более крокодильим слезам…
Они встретились глазами. Брови у Рейзл были насуплены, как у провинившегося ребенка. Шмая не выдержал и улыбнулся. Она отвернулась, вытирая слезы кончиком шали.
Заметив Овруцкого, который спешил сюда, она совсем смутилась и, взяв мужа за рукав, попросила:
— Ну, пойдем домой. Отдохнешь немного… Пойдем скорее!
Шмая только махнул рукой, продолжая обтесывать доску:
— А чего я там не видел? Пустой дом… Жены нет, детей нет… Вот закончу работу и пойду искать теплый уголок у какой-нибудь молоденькой колонистки…
— Ты хоть сейчас оставь свои шуточки!
Шмая положил топор на бревно, расправил плечи и, глядя на заплаканную жену, сказал:
— Вот что, милая моя, если ты забыла, хочу тебе напомнить: я люблю шутить, но только не в серьезном деле. Десять лет знаешь меня, и, кажется, никогда мы не ссорились, не обижали друг друга. Дети — свидетели… Ты мне дорога, ты мать моего ребенка. Давай договоримся, что таких историй никогда больше не будет. Я этого не люблю. Мы живем среди людей, и нас люди до сих пор уважали… Не будем позорить наше доброе имя…
Рейзл долго молчала, опустив голову, а потом тихо проговорила:
— Ну, хватит тебе мучить меня… Прости! Этого больше никогда не будет…
— Вот так я люблю! — оживился Шмая, и лицо его сразу стало, как всегда, добродушным и ласковым.
— Я пойду домой, затоплю печь. Приходи обедать…
— Хорошо! Как закончу, приду… Ты ведь знаешь, взялся я за дело, не уйду, пока не дам всему толк. А здесь надо работать лучше, чем у себя дома, понимаешь?
— Понимаю, — бросила она и, заметив, что приближается Овруцкий, быстро пошла домой.
Тот подошел к Шмае, присел рядом с ним на бревна, пряча в усах улыбку:
— Что, помирились? Ну, поздравляю! Так я и знал…
Шмая ничего ему не ответил, а запел еще громче.
— Эй, Шмая-разбойник, что это с тобой сегодня происходит? — спросил, проходя мимо, кто-то из колонистов. — Праздник у тебя какой-нибудь?
— Не спрашивай, — весело ответил тот. — Двойной у меня сегодня праздник…
— Что ж это за двойной праздник?
— Ну, о первом вы сами знаете. Разве не праздник, что мы наконец избавились от Авром-Эзры и всей его компании?.. Ну, а второй… — Шмая на минуту задумался, лукаво посмотрел на Овруцкого и, прищурив глаза, добавил: — Об этом я сегодня не скажу. Это мой секрет… К тому же, все будете знать, скоро состаритесь! Одним словом, если я вам говорю, что у меня двойной праздник, можете мне поверить… Я не люблю бросать слова на ветер, когда дело касается серьезных вещей…
Глава двадцать вторая
СЕКРЕТ ДОЛГОЛЕТИЯ
«Леший знает, кто и зачем выдумал вас, женщины! Если только для того, чтобы было кому досаждать мужчинам, не давать им покоя, терзать их грешные души, то это, видно, был самый зловредный пакостник, и он заслужил, чтобы его жарили в пекле на самой горячей сковородке.
Подумать только, сколько приходится страдать несчастным мужчинам! Какое ангельское терпение надо иметь, чтобы выносить женские капризы и придирки! Просто в голове не укладывается, какая страшная жизнь была у турецкого султана, имевшего на своей шее целый гарем, и как тяжело пришлось бедняге Соломону Мудрому, у которого, говорят, было на хозяйстве семьсот жен и триста наложниц!
Шутка сказать, этакая орава! А ведь у каждой, поди, был свой характер, свои заскоки, свои повадки!
Вот у меня, грешного, слава богу, одна-единственная жена, и то я порой не знаю, как с ней сладить».
Эти мысли посетили Шмаю именно тогда, когда он стоял на краю виноградной плантации, протянувшейся от самого Ингульца и взбегавшей террасами чуть ли не до горизонта. Он привычными движениями подхватывал верейки с сочными гроздьями винограда и грузил их на автомашины, которые выстроились вдоль каменной ограды, отделяющей виноградник артели от дороги. Женщины и девчата, языкатые и шумливые, со всех сторон тащили к нему полные до краев верейки и подмигивали: мол, давай быстрее, а иные кричали еще издали, махая платками:
— Эй, «тяжелая индустрия», не отставай, давай веселее!
«Тяжелая индустрия»… Это еще что за новость?
— Такое, видать, у меня счастье, — вздыхает Шмая, — присобачат мне какое-нибудь прозвище и как гвоздь в доску вгоняют. Навсегда, навеки! Так было с «разбойником», а теперь, с некоторых пор, пошла в ход эта самая «тяжелая индустрия»…
Было время, когда я в одиночку ходил по усадьбе с топором, молотком, пилой и хозяйничал. Тут надо крышу починить, там забор поставить, здесь досок напилить, там проложить трубы к плантации, чтобы не бездельничали воды Ингульца, а поливали бы участки, когда солнце безбожно сушит землю. Мало ли работы в таком большом хозяйстве! Приходилось и плуги ремонтировать, и бороны, подковывать лошадей, которые не хотели бегать по нашему каменистому грунту босиком.
Стал я мастером на все руки. В самом деле, не будешь же каждый раз вызывать из соседних сел, из Херсона и Днепропетровска столяра, слесаря, механика, когда есть на месте Шмая-разбойник, который за все берется и у которого, как говорят люди, все получается неплохо.
Вот и дали мне тогда еще одно прозвище: «тяжелая индустрия».
Дела у нас чем дальше пошли веселее, виноградник буйно разросся, и помаленьку мы дошли до того, что стали миллионерами. Появилась у нас свободная копейка, стало быть, можно теперь и строить. Тогда наши правленцы выделили большую группу крепких хороших ребят и сказали: «Вам и карты в руки, стройте! Постепенно войдете во вкус, и дело у вас пойдет как по маслу. А если сначала получится у вас не совсем так, известно ведь: первый блин комом. Второй пойдет лучше!»
И вот в один прекрасный день вызывает меня Овруцкий и говорит:
— Ну, «тяжелая индустрия», хватит тебе кустарничать. Раньше не
