Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

— Все в порядке, слухачи, можете отключаться. Я вполне определенно не буду говорить то, что вас, возможно, интересует.

Разумеется, произошло то, чего мы и ожидали: западные союзники сочли наши цифры слишком заниженными. Поэтому Оуэн Янг, председатель конференции, выработал компромиссное предложение, усреднив цифры западных союзников и наши. То, что компромисс предложил сам председатель, придало первому соответствующий вес и обязывающую силу.

Во время своей поездки в Берлин в конце мая я убедился, что в германском кабинете отсутствует единство мнений в отношении к предложенному компромиссу. Министр Вирт старался убедить меня взять на себя всю ответственность за цифры плана Янга. Он придерживался той точки зрения, что я должен освободить правительство от подозрений в малейшей причастности к этому делу.

— Кто-то должен сунуть голову в петлю, — сухо заметил министр.

На это я ответил в том же тоне:

— Это будет не моя голова, господин Вирт.

Все это достаточно удручало и раздражало, однако существовали и другие факторы, унижающие достоинство немецких участников конференции по плану Янга. Германское правительство не погнушалось официально отмежеваться от меня как идейного вдохновителя Парижского меморандума.

Я излагаю здесь только голые факты, без ссылок на подспудные тенденции. Фактом является то, что, пока мы в Париже боролись за каждую немецкую марку, прусский министр внутренних дел Северинг публично заявил, что Германия может позволить себе ежегодную выплату репараций в 2 миллиарда марок.

Другой факт состоит в том, что, едва я представил свой меморандум на конференции по плану Янга, как британский посол в Париже Тиррель обратился за разъяснениями к немецкому послу Кюльману (который находился в Париже с частным визитом). Он протестовал против так называемых политических требований, которые я, по его словам, выдвинул. Кюльман просто переправил жалобу Тирреля в Берлин без комментариев и без уведомления меня. Вследствие этого дезинформированный Штреземан заявлял различным представителям западных стран, что у господина Шахта нет полномочий выступать с такими требованиями.

Никто не потрудился получить точную информацию о том, что мы говорили или писали. Страна бросила нас в беде. Это отсутствие согласованности показалось непостижимым больше за рубежом, чем у нас, в Германии. Но за рубежом теперь поняли, что я веду безнадежную борьбу не только против западных участников конференции, стремившихся отхватить как можно больший кусок от немецкого пирога, но также против собственного правительства.

Между тем конференция длилась уже почти четыре месяца и приближалось время, когда нам следовало прийти к какому-то решению. Я вернулся в Париж и вместе с Феглером посетил председателя конференции. Мы сообщили ему, что готовы согласиться с планом на основе предложений Янга, но на определенных условиях. Сразу после этого разговора мы получили правительственную телеграмму с требованием принять план, что фактически явилось завершением конференции. Соглашение по плану Янга было подписано в Париже 7 июня 1929 года.

В любой другой стране может показаться невероятным, чтобы усилиям делегации, которая уполномочена властями принимать важные решения, затрагивающие внешнюю политику, мешала партийная борьба в парламенте и прессе. Мы не избежали такого несчастья. Левые были откровенно готовы принять любые суммы платежей на основе плана Дауэса. Правые всегда были против любых платежей по репарациям. Газета Vorwarts в номере от 11 мая 1929 года опубликовала очень едкую карикатуру. Шахт спереди, слева. На заднем плане две фигуры, одна с лавровым венком, другая с автоматом. Под карикатурой надпись: «Для националистов ситуация в Париже — луч света. Если переговоры сорвутся — Шахт получит лавровый венок, если он договорится с нашими врагами — автомат наготове».

Решение согласиться с планом Дауэса для меня, разумеется, не было легким. Я считал платежи по репарациям абсолютно бессмысленными с экономической точки зрения, даже те платежи, которые предусматривал план Дауэса. Я четко выражал убеждение в этом, когда конференция собралась в полном составе для подписания соглашения. Если же я все-таки подписал документ, то в силу убеждения, что эта экономическая нецелесообразность выявится очень скоро и вынудит начать новые переговоры. План Янга был фактически ратифицирован соответствующими правительствами в марте 1930 года, мораторий Гувера на репарации был объявлен в начале июня 1931 года.

Само собой разумеется, что я не пренебрегал политическими последствиями в случае отказа Германии одобрить план Янга. От нашей готовности подписать документ зависели вывод оккупационных сил западных союзников из Рейнской области и улучшение всей международной обстановки.

Несмотря на некоторые приятные воспоминания, общее впечатление от периода проведения конференции в Париже несколько мрачноватое. Особенно мне памятен спор с моим коллегой, господином Моро из Центрального банка Франции. В критический момент переговоров он вдруг напомнил мне слова, которые я произнес в конфиденциальном порядке в узком кругу участников собрания в Пирмонте в 1927 году, и связал это с моей позицией на конференции. Оппоненты явно передали мои высказывания Франции.

— Господин Шахт, я сожалею, что вы не желаете прийти к пониманию того, что здесь происходит! — воскликнул Моро. — Разве два года назад в Пирмонте вы не высказывали намерение прекратить платить репарации?

Я не позволил себе уронить достоинство и ответил в том же тоне:

— То, что я думаю, господин Моро, об оправдании или отрицании репараций, здесь обсуждать неуместно, но как можно утверждать, что я не желаю платить, когда мы только что внесли предложение о выплате более одного миллиарда шести миллионов марок в год?

Он ничего не ответил. Но мысль о том, что меня снова порицали соотечественники, долго не давала успокоиться.

Окончательное формулирование соглашения по плану Янга длилось до 6 июня. Церемония подписания документа состоялась на следующий день в отеле «Георг V».

Думаю, все сознавали «историческое значение» момента, включая, вероятно, богиню судьбы. Едва мы поставили свои подписи под документом и, как принято, поздравили друг друга с бедой, к которой снова вернулись, как загорелись занавеси на одном из окон. Огонь перекинулся на другие занавеси. Однако прибежали служащие отеля, сорвали пылающие портьеры и плотно скатали их, чтобы погасить огонь. Но впечатление от этого не забылось. Оно не предвещало стабильности и последовательности нашей работе.