Ветер перемен - Корделия Биддл

– Ну как, Сурави, старина? – повторил Джордж, хлопая гида по плечу. – Снова в бой! – потом он громко объявил: – Так как, мальчики и девочки? Еще один снимок нашей компании перед тем, как тронемся дальше?.. Доктор, не будете ли вы любезны…

Пока доктор Дюплесси выполнял задание, Сурави пытался отогнать нищих.

– Имши! – устало повторял он. – Имши!

Но нищие отступали только на несколько шагов. Стараться их разогнать было бесполезным занятием, и Сурави вдруг почувствовал страшную жалость к своей стране, своей незадачливой родине; он понимал, что она не произвела на гостей благоприятного впечатления, он почувствовал себя преданным и совсем потерянным.

– Что это вы там вещаете, Сурави? – прогремел над площадью голос Джорджа.

– Это означает «уходите», – с неохотой ответил Сурави.

– Имши! Мне нравится! – крикнул Джордж. – Имши, имши! Хорошо звучит! Вы как думаете, миссис Дюплесси?.. Прю? – Он неожиданно подкрался к ним сзади и закричал им в уши: – Имши! – как будто сказал: «Пошли отсюда!» или «Ага, попались!»

И миссис Дюплесси, и Прю от неожиданности отпрянули от него и как один повернулись, что привело Джорджа в такой восторг, что он безудержно расхохотался.

– Слышишь, Уитни? – крикнул он. – Дамочки до смерти перепугались!

«Еще до того, как я пришла в этот яркий, пылающий мир», – снова подумала Юджиния. Этот рефрен никак не выходил из головы, слова кружились и кружились, пока она стояла у стены, наблюдая, как на улице поднималась и оседала, а потом снова поднималась пыль. Двигавшиеся в отдалении пилигримы подошли поближе, во всяком случае, тучи пыли, которые они поднимали, стали ближе, и Юджинии вдруг стало ужасно одиноко, словно она и все люди, бредущие своей дорогой по земле, – брошенные дети. Ей хотелось потянуться к Брауну за утешением, но она понимала, как глупо даже подумать об этом.

«Я богатая женщина, – пыталась она урезонить себя, – у меня дети и определенное положение в обществе. Я вернусь в Филадельфию, и напоминать об этом времени будут только имена и фотографии. Испытываемые мною чувства не будут играть никакой роли, потому что я перестану полагаться на них. Я вернусь домой, и все образуется». Но в голове снова всплыла строчка из стихотворения: «Еще до того, как я пришла…»

Уитни не занимали чудачества Джорджа. Он внимательно разглядывал стилизованную каллиграфическую надпись на стене поблизости, пытаясь вспомнить, покопавшись в скромных познаниях относительно исламского искусства, полученных им в Принстоне, что означал этот узор. Это был не просто красивый узор, это он знал; переплетающиеся линии содержали слова, и он собирался расспросить мистера Сурави об их значении, когда к нему вдруг подскочил Джордж, безмерно довольный тем, как ему удалось напугать дам, и вообще довольный всем этим днем.

– Уж не собираешься ли ты постричься, а, старик! Или как это там у них называется? Обращение? – громко, но драматическим тоном прокричал Джордж. На слове «обращение» он понизил голос и со значением повел глазами в сторону Сурави.

Уитни уставился на него в недоумении.

– Постричься? – не понимая, переспросил он. – Обращение?

Уит вообще не мог понять, откуда рядом с ним взялся Джордж.

– Обращение… старик… сделаться чертовым арабом, мусульманином.

– Но я думал, что «постричься» – это термин, который относится…

Уит выглядел по-настоящему озадаченным.

– Так оно и есть! Правильно, старик… – продолжал витийствовать Джордж. – Вот почему мне не хочется видеть, как ты увлекся этой религиозной чепухой. У нас и так уже вполне достаточно для одного корабля истекающих кровью сердец.

Горячность, с которой Джордж произнес эту фразу, поразила Уитни. Он решил, что, должно быть, что-то пропустил, но что именно – не мог сообразить. Он посмотрел на Прю и миссис Дюплесси. «Это не они, – подумал он. – Джордж не может сердиться на них. Дети? – старался догадаться Уит. – Доктор? Или мистер Сурави? Не он ли причина такого взрыва?»

– Истекающих кровью сердец? – медленно повторил Уитни.

Но Джордж уже умчался приводить свои войска в движение. Он решил, что и без того много времени потрачено на фотографирование. Нужно двигаться вперед.

Ни лейтенант Браун, ни Юджиния не произнесли ни слова. Они наблюдали за тем, как, медленно поднимая крылья, один коршун пролетел по небу, как к нему присоединился еще один, потом еще. Кружась, птицы приблизились к тому месту, где они стояли, потом удалились; одна летала так высоко, что временами почти пропадала из глаз, оставаясь черным пятнышком, которое можно было рассмотреть, только вглядываясь в небо и не мигая.

Юджинии хотелось спросить, как живут в странах, вроде этой, или в любом другом месте, где главное – не то, что окружает тебя, а твой внутренний мир, то, кто ты есть. Ей хотелось спросить, какое чувство испытываешь, отправляясь туда, куда хотел, и зная, где бы ты ни находился, что в самом центре твоей личности сохраняются покой и сила. Что где бы ты ни был, что бы с тобой ни случилось, доброе или плохое, ты останешься самим собой. Ей хотелось спросить: «Что чувствуешь, когда доверяешь этому человеку – себе? Что чувствуешь, когда знаешь, что нет у тебя границ?»

Но она молчала и только наблюдала за летающими высоко в небе зловещими птицами и смотрела на простирающуюся вдали пустыню, смотрела на маслянистую дымку, образующуюся там, где песок перемешивается с воздухом у линии соприкосновения земли и неба, на барханы, над которыми начинал виться дымок по мере того, как всадники подъезжали все ближе. Она думала: «Он стоит рядом со мной, и этого достаточно».

В конце следующего дня «Альседо» выбирался назад по проходу в Тунисский залив. Песчаная отмель, конечно, передвинулась, и лоцманы потребовали больший бакшиш[27] за свою трудную и, как они всячески подчеркивали, опасную работу, но капитан и так платил без лишних слов. Он был рад разделаться с гаванью, рад избавиться от запахов и кошачьих концертов, рад, наконец, снять усиленную охрану, которую, по требованию Огдена Бекмана, установили для защиты ящиков, заполнявших трюм корабля.

«Зачем горстке неграмотных мусульман могло понадобиться оборудование для плавки руды?» Это было выше понимания капитана Косби. Но Бекман стоял на своем. И если уж он поставил лейтенанта военно-морского флота охранять эти ящики в открытом море, то как мог капитан роптать? Кроме того, все это придумано старым Турком Экстельмом, это он послал свое доверенное лицо в путешествие вместе с семьей сына, указал, где должно храниться оборудование, и вообще все здесь работали на него. Если бы он сказал, что самое важное – ящики с куриными перьями, все немедленно согласились бы.