Жажда всевластия - Станислав Синицын

И в самом конце, когда директор уже готовится произносить напутственную филиппику, я смотрю ей в глаза, получаю последнее одобрение и поднимаю руку.

— Говорят, беда никогда не приходит одна. Пусть счастье возьмет себе эту традицию. Я и Наташа сегодня и сейчас объявляем всем, что желаем придать нашим отношениям официальный статус. Дурацкая фраза, но зато самая точная — именно так все и есть на самом деле. По этому поводу мы подаем заявку. Как раз в этот момент. — Мы одинаковым движением ловим зайчик голограммы над нашими столиками и прищелкиваем пальцами.

Осоловевшие взгляды вокруг.

— Ну блин, пир во время чумы, — не выдерживает Степченко, но получает только презрительный взгляд Наташи.

— Наташка, поздравляю!! — визжит Плата, порывается броситься ей на шею, но запутывается в подоле платья, теряет порыв и никнет. К столу не подходила, наверное, у нее с собой было.

— Это дезертирство, — вдруг скрипит Подсиженцев.

— Спокойствие, леди и джентльмены! — Мне необходимо разрядить ситуацию. — Если бы вы все понимали, какой это простой и законный способ на несколько дней взять отпуск, вы бы бегали по свадьбам три раза в месяц!

— И вообще какие проблемы, коллеги? У вас трудности с чтением законов? — В голосе Наташи хватает и ехидства, и радости. — А если кто-то другой имел в отношении меня планы, то уж извините, он опоздал...

— Официальная процедура по закону через три дня. Приглашаем всех, у кого есть время. — Улыбаюсь, отвешиваю полупоклоны и замолкаю.

Те, для кого это стало новостью (не совсем уж новостью, мы не в средние века живем, но неожиданность в нашем заявлении имелась), приходят в себя. Мне на ухо давит взгляд Охраны — все он знал, Аргус недокормленный, что-то мы ему своей выходкой поломали. Аристарх безразличен: ближайшую неделю мой отдел может существовать и без меня, математики тем более не умрут без Наташи. На нас, вначале оторопело, а потом быстрее и громче, сыплются поздравления.

Промежуточное время слабо отложилось у меня в голове. Мальчишник и девичник были устроены в клубе и совмещены с гулянкой по поводу теперь уже почти точного обретения бессмертия. Дым от кальянов, курительниц и просто сигарет стоял такой, что не видно было не то что другой конец зала, где гулял противоположный пол, — цвета на потолке, и те слились в непонятное лоскутное одеяло. Отмахиваясь от скабрезных шуточек, я не оставался в долгу, вспоминал прошлое, свое и чужое. Помню, часа через три меня вдруг начал серьезно занимать вопрос: вечная любовь в вечном браке, как это будет выглядеть лет через семьдесят? Я уставился в одну точку и сквозь алкогольный туман пытался думать — получалось очень плохо, и в голову лезли всякие глупости. Потом пришла мягкая и теплая, как подушка, темнота. Помню, как четверорукий енотовидный дворецкий вытягивал меня из кресла и аккуратно нес к выходу. Я не протестовал и только удивлялся.

Через три дня была ясная и самую малость морозная погода. Уже в костюме, с белой гвоздикой в петлице и черными контактными линзами в глазах, я раскрыл окно в гостиной и вдыхал обжигающий воздух. Мне хотелось почувствовать, как кожа на лице и ладонях подбирается, как мир вокруг меня напоминает о своем существовании, требует к себе внимания. Чтобы то черное пламя, что билось сейчас в моих глазах, нашло маленький отклик в моей душе. Снега особенно не намело, и утром мне врезались в память те черные, чуть присыпанные снегом асфальтовые дорожки, по которым машина ехала к универсальному храму.

Религиозное безумие последних месяцев не коснулось нас, да и состоял я уже в одном церковном браке, второй раз венчаться не мог, — просто здание, в котором витали приподнятость, легкость и простор, так нужные нам, было самым подходящим для церемонии местом. Все-таки свадьба — это нечто возвышенное, и хоть слова произносит вызванный гражданский чиновник, хоть обыденность момента и будет хватать нас за пятки, в душе должен остаться светлый отпечаток. Других подходящих зданий в поселке просто не было, а говорить «Да» в виртуальности не хотелось нам обоим.

Маленькая полянка, может, в четверть футбольного поля, которую почти глухим частоколом обступают ели. Большей частью она заросла травой, не видной сейчас под снегом. Только в центре стоит маленькая белокаменная шатровая церковь, какие строили на Руси до раскола. Круглый мраморный цоколь в ладонь высотой вокруг нее сейчас выметен, и на нем, как на выбеленной грампластинке, стоят гости. Их количество плод странного компромисса между мной и Наташей — в церемониях меня всегда привлекает скромность и незаметность, почти уединенность, ей хотелось пышности, торжественности и роскошества. С трудом удалось убедить ее, что торжественность обеспечивается не толпой гостей, а чувствами каждого из них, строгостью церемонии и ее оформлением — мы остановились на десяти приглашенных.

Ее родители, с которыми я говорил десяток раз, имена и лица которых мне пришлось насильно втискивать в память. Им надо слегка, с тонким намеком на шутовство, поклониться, потом серьезно пожать руку будущему тестю и сердечно улыбнуться теще.

С моей стороны родственница только одна — троюродная тетушка, приходящаяся племянницей моему любимому деду. Алла Эдуардовна, сейчас она высыхающая, но все еще обаятельная старушка. С ней легко было поддерживать хорошие отношения: мы так редко виделись, что не могли поссориться при самом большом желании. Сейчас она идеально подходит на роль дальней, но отзывчивой и радушной родственницы. Легко целую ее в щеку и выслушиваю стандартный набор пожеланий.

Бутов, Скрипчаков и Памеженцева вырвались сюда буквально на три часа. Нехорошо оставлять отдел совсем без присмотра, но они — свои. Я привык к ним, пусть даже это привычка ждать от них удара в спину. С ними проще, сейчас они не полезут с ненужными вопросами и советами, они только улыбаются, и мне очень приятна та искренность, что я ловлю в их улыбках.

Приглашенные из отдела Наташи. Три подружки-хохотушки, которые младше ее на три-четыре года, со своими кавалерами. Так сказать, молодое поколение в лице своих лучших представителей, массовка веселья. Их я почти не знаю.

Теперь надо ждать. Еще одна дань традиции — ожидание невесты. Я могу проследить каждый ее шаг после выхода из дома, пропасть и потеряться она не сможет при всем своем желании. Если мне взбредет в голову исчезнуть — она сможет точно так же вычислить меня. Но традиция велит ожидать, изображая нетерпение и волнение, показывать этим свою любовь. Это как раз очень легко.

Теплый, нагреваемый электричеством мрамор под моими ногами исправно плавит снег и согревает гостей. Наконец по той же дорожке на поляну въезжает ее машина. Наташа выходит, и ее платье с фатой — как белый цветок. Не могу сказать, когда заканчивается подол и начинается снег, хотя меня это меньше всего сейчас заботит.