Набат - Александр Гера

— Что готово?

— Лекарство — антимацин. Запрет на въезд. В Штатах-то выявили непонятную болезнь с симптоматикой СПИДа. Только непонятно, как она передается без половых контактов. В основном заболевают дети.

— Да-а-а, — протянул Воливач и тотчас схватился за решение: — Вот под эту марку пусть их санконтроль дробит на въезде.

— И дробить не надо. Никто из Штатов, приезжающий в Россию на постоянное жительство, иммунологический тест не выдерживает. Когда джипы забирать?

— Обожди с джипами, — придержал его Воливач. — Все или только евреи не выдерживают?

— Все. А причину знаете? Нет. Так вот она в чем: наши мэнээсы, то бишь Судских, делали сравнительный анализ экологических продуктов из Штатов и местных и обнаружили, что высокая очистка уничтожает и полезные бактерии. Развивается дисбактериоз. Его излечивают, а после него появляется сама эта болезнь. А мы ломали голову, почему Штаты предлагают нам экологические продукты почти даром… Так когда джипы забирать?

— Прохвост ты, Святослав Павлович! — расхохотался Воливач. И уже серьезно добавил: — А жаль, что ты в другую команду перешел. Но я помню о тебе.

Гречаный вовсе дожидаться запретов не стал: велел перекрыть аэропорты под предлогом карантина. Таможня также находилась в его ведении. Про себя Воливач похвалил его за сметку, а вслух выразил неудовольствие: они, мол, договаривались о коллективных действиях.

— Витя, — отвечал Гречаный, — не дразни гусей. В стране относительный порядок, а ты хочешь взорвать его? Москва едва дышать стала свободно, а эмигранты скупают по три — пять квартир на одну семью. Родичей волокут человек по тридцать. Опять теснота и обида? Нет уж, сразу заслон нужен.

— Охолонь и ты, — разгорячился Воливач. — Трудно было меня в известность поставить?

— Прости, батюшка-царь, очень быстро старались, раде-ючи за державу, не вели казнить.

— Ты это зачем? — нахмурился Воливач.

— Сердишься, значит, понял. Оставь обиды. Мы клялись друг другу не делать худа России. Кого угодно спроси, правильно я поступил или нет? Или ты поступишь иначе?

— Казацкие штучки. Чуть чего — за нагайки, — буркнул Воливач.

— Россия за нас. А чтобы из-за бугра не доставали, скажем: страна готовится к референдуму. Есть такой дурацкий, дорогостоящий, но безотказный прием.

— На это уйма времени уйдет.

— А что в принципе произошло? Создают панику, а нам ее расхлебывать? — воззрился на него Гречаный. — Европа возмущена? Пусть принимает переселенцев. Африка негодует? Пусть растворяет снега Килиманджаро своими слезами, а не нашими. Я жил в Штатах, учился, и все их приколы по поводу веротерпимости мне до одного места. Нам копейки никто не дает в долг без хороших процентов, а платочки из вторсырья для наших слез продают по цене скатертей. Эта земля принадлежит не нам, а нашим детям и внукам, вот от их имени я и велел перекрыть аэропорты. А там посмотрим. Руку — на отсечку, ты бы поступил точно так. И не будем ругаться из-за этих туристов. Там поживут, туда поедут…

— Чертово семя! — ткнул его кулаком в бок Воливач. Глаза не поднял. Совсем вжился в роль главного распорядителя, и было стыдно, что его поставил на место единомышленник.

Референдум объявили и по его результатам сообщили: практически все население сказало нет эмигрантам. Края, области, автономии. Даже приморские малочисленные орочи были против. Только чукча думал. Так и записали: можно обживать районы Крайнего Севера. Мир застыл оледенело от такого референдума, и следом — горячий шквал осуждения, где термин «интернациональная наглость» был не самым громким, но довольно обидным. В шумихе никто не упомянул, из-за чего сыр-бор разгорелся.

Собрали Ассамблею ООН. От России приехал Гречаный, достаточно злой для отповеди. Вышел на трибуну в прекрасно сшитом костюме, а всем почудилось, в папахе, бурке и обязательно с нагайкой. Бочком облокотился и повел речь:

— О чем шум, господа? Когда вы получали беспрепятственную возможность ввозить в Россию радиоактивные отбросы, это считалось хорошо. Когда мы сказали твердо нет, это воспринялось плохо. Мы объявили режим беспрепятственного въезда в Россию, и вы восторгались широтой русской души, мы решили временно приостановить въезд, и нас обозвали «интернациональными наглецами». Но кто удосужился спросить: почему из Америки выезжают люди, причем не коренные жители? Это ли не обычная вульгарная наглость? А причина кроется в следующем: без согласия стран Организации в Штатах более пяти лет проводятся исследования би-кварковых полей, что и породило расширение озоновых дыр. На чашу Организации брошены амбиции.

Огромная чаша заседаний вскипела.

— Вот документы, господа! — повысил голос Гречаный и поднял над головой плотную папку. — Здесь зафиксированы места испытаний, сами эксперименты и тщательный анализ последствий. Ваши независимые эксперты согласились с ними. Мир еще никогда не стоял так близко к своей кончине. Это не интернациональная наглость чванливой сверхдержавы, это — международное преступление. Не зная броду, не суйся в воду.

В этом зале со времен «матери Кузьмы» и батьки Никиты Хрущева не случалось пока подобного эффекта немоты, как упоминание мелководья, которое вроде бы есть и вроде бы нету. Ступор называется. Онемение длилось достаточно долго, чтобы почувствовать холод космической дыры. Громадная чаша зала с рассеянным светом больше всего подходила для сравнения с апокалипсической купелью. Каждый осознал свою ничтожность перед хладом неизвестности. Лишь представитель России, будто похлопывая нагайкой по сапогу, которых вроде бы нет и вроде бы есть. Он был спокоен и зал отогрелся его спокойствием.

— Господа, вернитесь в бытие, — услышали в зале слегка насмешливый голос. — Я ботинком стучать по трибуне не обучен.

После таких слов зал прорвало. Председатель долго успокаивал представителей и отключил наконец все микрофоны. Случай беспрецедентный, как и услышанное потом.

— Я хочу спросить представителя великой державы, — услышали все голос председательствующего, а Гречаный с удовольствием незаметно загнул палец, как отмечают очко выигрыша: давненько Россию не называли великой державой. Зал утих разом. — Может ли Россия помочь миру в решении этой мрачной проблемы?

— Может, — уверенно сказал Гречаный, и зал облегченно выдохнул. — Но не сразу. — Зал вздохнул и напрягся. — Мы сами еще не знаем подлинной причины грядущей катастрофы. — В зале опять дохнуло холодом. — В самом ближайшем будущем она будет решена. — В зале потеплело. — С вашей помощью! — закончил Гречаный весело, и каждый был готов отдать свой бумажник немедленно.

— Какая нужна помощь? — спросил председательствующий.

— Нормальная, — без рисовки ответил Гречаный. — Сначала мы упорядочим режим въезда эмигрантов и обязательно с переводом всех средств в российские банки, — подчеркнул он. — Если народы России сочтут возможным принять ограниченный контингент. — Зал молчаливо согласился. — Международному сообществу следует также пересмотреть кредитную политику по отношению к России. Не стоит мелочиться в преддверии общей опасности. — Зал проглотил и это, хотя попахивало интернациональной наглостью. — И в заключение скажу, что мы надеемся на помощь заинтересованных стран в решении древнейших несоответствий.

В зале никто не рискнул выяснять, что же это за «древнейшие несоответствия».

«Нью-Йорк Таймс», наиболее полно освещавшая ход Ассамблеи, прояснила новый термин вполне доходчиво: «После господина Гречаного слово взял представитель Израиля. Он был необычайно краток: «Мне понятны затруднения России. Мы готовы устранить финансовые несоответствия и от мифов перейти к реальности. Время требует этого». Мы можем строить предположения, что имели в виду оба джентльмена, — сообщала «Нью-Йорк Таймс», — но что оба поняли друг друга — это однозначно. Пожатие их рук скрепляет надежду, что мир не провалится в озоновую дыру Штатов и черную в России».

— Видишь, Леонид Матвеевич, — щелкнул ногтем по статье в газете Гречаный, обращая внимание Смольникова. — Нас теперь принимают и понимают так, как нам того хочется. Спать ложимся вроде пешки, просыпаемся ферзем. Высоцкий пел когда-то.

— Очень мило преподнесли, — согласился Смольников. Он выезжал на Ассамблею в штате Гречаного. За рубежом впервые, ситуация необычная, а он, как всегда, спокоен и даже снисходителен к подарку судьбы. Подумаешь, пятикомнатный люкс в шикарном отеле, еда в номер по желанию, лакеи в маршальских ливреях, в баре, занимающем одну стену гостиной, штук пятьсот бутылок и бутылочек — все это он читал в книжках тысячу раз и увидел почти знакомым.

— По этому поводу не сообразить ли пару коктейлей? — спросил Гречаный, и Смольников взглянул на ручные часы: обычная русская «Слава», он на «ролексы» не разменивался.