Умеющая слушать - Туве Марика Янссон

и более молчаливым, нет, я хотел сказать – все молчаливее и молчаливее, и только слушает, – да не смотри ты на него, он сам принесет счет, неужели ты не понимаешь, Экка, каково это – все время выспрашивать, выспрашивать, выспрашивать… Сенсации! – воскликнул Юнас, перегнувшись через стол. – Сенсационный материал и так далее и тому подобное…

– Знаю, – дружелюбно ответил Экка, – твое вечное присловье, твой псевдоним «И так далее и тому подобное».

Он устал, завтра рано вставать, наконец он поймал взгляд официанта и, подписывая счет, сказал Юнасу:

– Все мы в одинаковом положении. Слова, слова, слова… а теперь идем домой. – Он собрал вещи Юнаса: сигареты, зажигалку, шутливые подарки коллег, договор на биографию; очков не было. – У тебя нет очков? – спросил он.

– Нет, – ответил Юнас, – поразительно, но очков у меня нет. Чего только мне не требуется, даже то, чего вообще не существует, чтобы попытаться понять, чем я, собственно, занимаюсь, а вот очки не нужны.

Они вышли в вестибюль, и, ожидая такси, Экка спросил, как поживают дочери Юнаса.

– У тебя ведь их две, не так ли?

– Как поживают? Не знаю, – ответил Юнас, – не спрашивал. Ты сейчас просто стараешься поддержать разговор, потому что устал. Они взрослые, красивые и мной тоже не интересуются. Нет, ты только посмотри – аспирин. Потрясающе. Первый раз газета догадалась снабдить меня аспирином. Экка, как прозвучала моя ответная речь? Я достаточно тепло всех поблагодарил? Ты ничего не сказал об этом. Не слишком ли много слов? Повторы были?

– Очень хорошая речь, – сказал Экка, – замечательная. А вот и такси.

2

Осенью позвонил Экка.

– Привет, это Экка. Как идут дела? Я имею в виду биографию.

– Ни к черту, – сказал Юнас. – Послушай-ка, что я тебе скажу: этот твой газетный магнат мне поперек горла! Ты прекрасно знаешь, что он сделал – скупил все эти бульварные еженедельники, о которых и упоминать-то неприлично, и создал концерн, чистой воды спекуляция, умный мужик, умный как собака и так далее и тому подобное, но чем глубже залезаешь в эту грязь, тем хуже она воняет. Экка, ты ведь сам знаешь, на чем он спекулировал, эта сволочь собрал вокруг себя всех сволочей – извини за повтор, ну все равно, всех сволочей, – лучше других умеющих погреть руки на сенсациях и сантиментах, и дал им дорогу, понимаешь, они и мысли-то свои выражать не способны, а он прямо поощрял их портить язык! Относиться наплевательски к словам! Ты меня слушаешь?

– Слушаю. Но, Юнас, ты ведь знаешь, как это делается, – чистое ремесло: получаешь дерьмо, а потом из этого дерьма получается конфетка…

– Получаешь, получается, – сказал Юнас. – Это повтор.

– Конфетка, понимаешь, – продолжал Экка, – твоя конфетка, не его. Сколько ты уже сделал?

– Я позвоню, – ответил Юнас. – Пока.

* * *

Юнас продолжал свои попытки написать об Игреке, так он его называл – Игрек. Букву «игрек» он почему-то не любил. Неделями он, бывало, вообще не присаживался к столу и все же постоянно ощущал присутствие Игрека, как ощущаешь присутствие человека, который молча смотрит тебе в затылок. И вновь наступила весна, а потом лето.

3

Пока мама была жива, она неукоснительно устраивала воскресные обеды, и, даже когда Карин и Мария переехали, мама продолжала соблюдать воскресный ритуал: уж один-то день в неделю она была вправе рассчитывать на посещение детей. Обычно, когда по радио било двенадцать, на стол подавались телячье жаркое или рыба, чаще всего треска, с морковью и картофелем.

Потом из дома ушел папа. Первое время он не подавал о себе никаких вестей, но мало-помалу Иветт стала приглашать его на семейные воскресные обеды – ей было трудно расстаться со старыми привычками. Иногда он приходил, но чаще всего в последнюю минуту оказывалось, что у него сверхурочная работа в редакции.

После смерти матери Карин и Мария вернулись в свою старую квартиру и по-прежнему приглашали отца на воскресный обед, ритуал оставался неизменным, как и сверхурочная работа в последнюю минуту.

– Странно, – сказала Карин. – Когда он у нас был последний раз? В первое воскресенье апреля?

– Не помню, – ответила Мария, ей никогда не удавалось уследить за ходом времени. – Мне иногда кажется, что в столовой слишком темно и просторно. Может, нам обедать на кухне?

– Может быть. Но это не важно. Что нам делать с папой?

Вначале Юнас еще рассказывал им о биографии, которую он называл своим почетным заданием, потом замолк, и они не осмеливались расспрашивать; мама – та всегда расспрашивала, а он говорил, что она его подгоняет, и каждый раз это кончалось ссорой. Скорее всего, его «заклинило» – Карин и Мария слышали, как он употреблял это выражение.

И теперь, когда наступило лето, они решили, что папе нужно пожить за городом, почувствовать настоящее лето, покой, тепло и чистый воздух, взяться наконец за биографию, и чтобы поблизости не было ресторанов. На лето Карин и Мария снимали домик Векстрёма в Фэрьесундете, и, как правило, бывало дождливо и ветрено, но на этот раз, кажется, можно надеяться на хорошую погоду. Им удалось взять отпуск одновременно, как всегда. Домик, конечно, маловат, но папа может жить в комнате при бане, у моря, он ведь любит уединение. Все устраивалось как нельзя лучше. Папу тоже не пришлось долго уговаривать, они позвонили ему из местной лавки и рассказали, что они придумали. Из города он поедет автобусом и сделает пересадку в Ловисе. У Фэрьесундета его встретит Векстрём, который и доставит его прямо до места, да, и не привезет ли он французский соус для салата, здесь в лавке его нет.

Когда папа сошел на берег, погода была по-прежнему великолепной, море