Не остаться одному - Олег Верещагин

Я постоял около входа в «свою» каюту и, прислушиваясь к поскрипываниям корзины, осторожно двинулся в корму, где по-прежнему тихо посвистывало и пофыркивало. Очень осторожно я отодвинул занавесь. И хмыкнул.

Синеватые отсветы пламени озаряли помещение, две трети которого занимала сложная конструкция из дерева и камня (именно в каменной чаше и горел огонь). Чем-то пахло, деревянные трубки в нескольких местах уходили в крышу. «Водород! – дошло до меня. – Не горячим воздухом, а водородом они шар надувают! Ну мастера, ну юмористы… Так, а это кто?!»

В помещении было около десятка ребят и девчонок, прикованных друг к другу и к этой машине – именно прикованных, грубыми металлическими цепями. Я снова ощутил толчок злости: да что ж это такое?! Ну ведь две руки, две ноги, голова, ну откуда же это – завести рабов, бить их, заковывать в цепи, унижать тех, кто слабее; ну что за б…ство такое?!

Я никого не разбудил. Да и трудно было бы разбудить явно до предела замученных людей. Перешагивая через спящих, вслушиваясь в стоны и бормотание, я подобрался к самой машине.

Как известно – что сделал один человек, другой всегда может раскурочить.

Я проснулся от внутреннего толчка – и столкнулся взглядом со взглядом сидящего на краю дивана Гонсалеса. Двух девчонок, которые оказались моими соседками и которых я вчера толком и рассмотреть не успел, в каюте не было.

– Доброе утро, – сказал Гонсалес. – А что-то ты в куртке спишь?

– Доброе утро. – Я протянул руку за снаряжением – и пальцы нащупали пустоту там, куда я все сложил вечером. – Что за шутки?

– Никаких шуток, – Гонсалес встал и сделал два шага назад и в сторону, а в каюту вошел, на ходу беря меня на прицел, парень с винтовкой. Но и это было не самым неприятным – куда неприятней оказался вошедший следом рыжеволосый, широко улыбающийся парень.

Я обмер, внешне оставаясь спокойным.

– Он? – коротко спросил Гонсалес, не сводя с меня глаз.

– Он, – ответил Мэнни, продолжая улыбаться. – Но каков маскарад! Олег Верещагин, Король Поединков!

– Дерьмо не тонет, – пробормотал я, – вот уж точно…

Мне было досадно, не страшно. До чего же везет на поганые встречи! Я сдернул с волос стяжку, выругался шепотом, залез за ворот куртки и, оборвав подкладки, бросил их на пол.

– А девчонка была симпатичная, – хмыкнул Гонсалес. – Ну да ничего. – Он дружески улыбнулся мне, – у нас тут есть любители, побудешь девчонкой еще… А как надоешь – отправим тебя к машине…

– Гонсалес, идиот! – крикнул Мэнни. Он больше не улыбался, его лицо стало уродливой металлической маской. – Убей его! Сразу, сейчас! Не играй с ним, не говори с ним, ты не знаешь, на что он способен!

Гонсалес не успел ответить – в каюту ворвался блондин Роб. Мельком взглянув на меня, он закричал:

– Капитан, урса! В трех километрах отсюда, не меньше трехсот, идут в нашу сторону!

– Взлет, – небрежно махнул рукой Гонсалес, и Роб исчез. Я засмеялся и сел на диване удобнее. И если Гонсалес изумленно уставился на мое смеющееся лицо, то Мэнни помертвел, а потом, бросившись ко мне, схватил за отвороты куртки:

– Что ты сделал, русская сволочь?!?!?!

– Ничего особенного. – Я не пытался освободиться. – Но взлететь вам вряд ли удастся. Я, конечно, не рассчитывал на урса, нет! Но тут вокруг в скалах прячутся около полусотни ребят. Еще я советую расковать ваших пленных и раздать им оружие. Все вместе мы можем справиться с урса. А личные счеты сведем потом.

– Что он несет? – нетерпеливо спросил Гонсалес.

– Капитан! – Роб снова влетел внутрь, зацепившись за косяк рукоятью сабли. – Капитан, что-то с машиной! Мы не можем набрать мощность!

– Увы, – я развел руками. – Решайте скорей. Или урса – или мы.

– Роб! – Гонсалес повернулся к блондину. – Ра… пленных освободить. Оружие раздай. Быстрее! – И он выскочил наружу. Мэнни смотрел на меня сумасшедшими глазами, полными больной ненависти. Я уже успел заметить в углу свое оружие, у входа, но сидел спокойно.

– Не радуйся, – сказал Мэнни, облизнув губы – и обнажил меч. – Для тебя все кончено.

– Мэнни, – я оставался неподвижен, – это ты убил Андрея?

– Я, – ухмыльнулся он. – За наших, которых убили вы. И я сделал это с наслаждением. Но тебя я прикончу с еще большим наслаждением!

Меч взлетел, но меня на диване уже не было – оттолкнувшись плечом, я прокатился по полу сбоку от Мэнни и, в кувырке вырвав палаш из ножен, тем же движением метнул его в американца.

Мэнни швырнуло к стене, пришпилив к ней. Меч упал на пол. Покачав головой, я поднялся, неспешно начал застегивать ремни, потом нагнулся за сапогами. Мэнни, слабо икая, смотрел на меня умоляющим взглядом – рукоять палаша торчала у него справа под ребрами.

– Вот так. – Я затянул ремни и выпрямился. – Извини, времени на поединок не было. А это, – я взялся за палаш, – мне нужно.

– Не надо… – попросил Мэнни, цепляясь за мою руку. – Я не хочу… ради всего святого…

– Все справедливо, Мэнни. – Я покачал рукоять палаша, с наслаждением наблюдая, как каждое движение вызывает судорогу боли во всем теле американца. – Никто не просил тебя становиться тем, кем ты стал. У тебя даже второй шанс был… больно, да?.. Но ты снова нашел мерзавца, к которому можно прибиться. Так на что же ты жалуешься?

Слезы текли из глаз Мэнни, рот перекосился. Улыбаясь, я неспешно потянул палаш, придерживая у стенки левой рукой бьющееся тело. Мэнни выплевывал кровь и булькал.

– Знаешь, за что я люблю этот мир? – осведомился я. – За то, что в нем таких, как ты, можно просто убивать.

Я выдернул палаш и убрал руку. Мэнни упал в лужу крови и еще какое-то время возился, пока я вытирал об него палаш…

В коридоре я столкнулся с Гонсалесом и придержал его за плечо. Улыбаясь, сказал в его сумасшедшее лицо:

– Мэнни лежит в каюте. Я его зарезал, как свинью, и перед смертью он остался трусом, каким и был всегда – выл и скулил. А тебя я убью после боя, сволочь.

Над полем боя мерцанье свеч,То звезды горят все краше.Здесь будет каждому щит и меч,Когда придут наши.

Усни, накрывшись моим плащом,И не опасайся кражи.Здесь будет каждому хлеб и дом,Когда придут наши.

Пойми изломы речных дорог,Испей из славянской чаши.Здесь каждому свет и бог,Когда придут наши…

Ведь я тебе не скажу в упор:Стоят по дороге стражи,И где-то слушают приговорВ тюремных подвалах наши.

Над полем боя мерцанье свеч,То звезды горят все краше.Здесь будет каждому щит и меч,Когда придут наши.

М. Струкова

Стоя возле камня, я переодевался почти с наслаждением – даже не думал, что будет так приятно избавиться от девчоночьих шмоток. Танюшка стояла рядом. Собственно, все стояли рядом, дальше или ближе – и наши, и ребята Герберта, и вчерашние рабы (обалделые, но сжимающие в руках оружие), и банда Гонсалеса… Урса, кстати, тоже уже было видно – они вываливали толпой из-за скал в полукилометре от нас.