Возвращение Прославленных (СИ) - Цы Си

….От дома Петрюссонов визидары уходили с тяжёлым сердцем. Прошли всю деревню, так никого больше и не встретив. Только, когда вышли в поля, да под громкое пыхтение Стурлы молча протопали нескончаемый каменный забор, Марио вдруг забежал вперёд и в отчаянии обратился к остальным:

— Так что же делать нам, братцы?! Как же так?!

Все остановились. Постояли немного, потом Тафари подошёл к Марио, похлопал по руке и попытался успокоить:

— Не надо впадать в панику. Есть в Африке мудрость: «Не кричи что еда горькая, пока не попробовал».

— Потом, есть во всей этой истории что-то странное, — добавил Итиро. — В любом случае, этот Питер Петрюссон — явно тот, кто нам нужен. Нам надо хотя бы взглянуть на него. Пообщаться…

— Пообщаться?! — встрепенулся Марио, — я не ослышался, ты сказал — по-об-щать-ся?!!

— Да, — твёрдо ответил Леонар за Итиро. — Пообщаться.

— А потом меня всё время мучает одна мысль — а что, если Пит просто говорит на каком-то другом языке? — высказал идею Тафари.

— На каком? — поинтересовался у него Стурла.

— Ну, на особом. Визидарском. Может, он людям не слышим? — объяснил Тафари. — Может, для этого я и знаю все языки. И могу разговаривать с животными? Ты не думал об этом?

Стурла почесал макушку под шлемом.

— А что, вполне себе возможно! — сказал он, приободрившись, — теперь я даже хочу побыстрее его увидеть, этого Питера Петрюссона.

И бодро зашагал вперёд. Компания двинулась за ним. Все повеселели. Тафари и Итиро держали за руки Янмей. Иногда девочка подгибала ножки, и они раскачивали её в воздухе. От этого Янмей заливалась смехом, и на душе от её переливчатого хохота стало совсем светло.

По сторонам тянулся один и тот же пейзаж: холмы с одиноко разбросанными валунами, да перетекающие друг в друга старинные изгороди, сложенные из вековых камней, покрытых всеми видами мха — от ярко-жёлтого до изумрудного. Каждая низина была богато оторочена пышными кустами, на которые кое-где уже дохнула осень. Иногда им встречались овцы. Увидев путников, они как по команде останавливали жевание и провожали визидаров взглядом. Но как только ходоки скрывались, овцы тут же начинали мерно двигать желваками, как борцы, вправляющие себе челюсть.

Наконец, визидары подошли к очередному полю, ничем не отличавшемуся от других: та же густая трава, те же белые былинки и тонкие фиолетовые цветочки. Те же сочные кусты, тот же ветер, и точно такие же лениво жующие овцы, как и везде. Но над полем накренился огромный валун в виде рога. А недалеко от забора, за который вела деревянная калитка, стояло высохшее дерево. К нему была протоптана чуть заметная тропинка.

— Видимо, нам сюда? — предположил Леонар и шагнул к калитке.

Визидары подошли к дереву. Трава около него была сильно примята. Янмей первая увидела подковку, подвешенную на верёвке. Она схватила палку, прислонённую к стволу, и со всей силы ударила ею по подкове. Звук был глухой, хоть и слышимый. Но никто ниоткуда не появился.

— Так Питер же вроде глухой, как говорила его мачеха? — сказал Итиро.

— Но отчего ж тогда она сама стучала по подкове? Как то он к ней выходил? — пожал плечами Тафари.

— Возможно, видел её издалека. Ждал. Вот и выходил. А сегодня миссис Фуамнак задержалась, так Питер и отсиживается где-нибудь, — предположил Марио.

Леонар подошёл к дереву, поднял трость и медным набалдашником стукнул о подкову. Звук стал ярким, сочным, словно зазвонили в колокол. Пару ближайших овец встрепенулись, потрясли толстыми бочками и отошли подальше.

Визидары подождали. Но ничего не произошло. Леонар ещё раз стукнул. Ничего.

— Может, спросить у них? — кивнул на овечек Тафари.

Но они с ним не разговаривали. Только блеяли и разбегались. Что ещё оставалось? Только пойти искать этого самого Питера Петрюссона. Команда разбрелась и стала ходить по полю. К огромному валуну-рогу двинулись Пинар с Янмей.

Там то они его и нашли.

С подветренной стороны к валуну прислонился неказистый шалашик. Из него торчали большие ноги. Осторожно глянув внутрь, Пинар чуть не заорала. Она оттащила Янмей за камень и стала отчаянно жестикулировать, делая пассы руками и страшно вращая глазами, чтобы привлечь внимание других визидаров.

Когда все собрались вокруг неё, она ткнула пальцем за валун. Туда пошли крадучись, переглядываясь, вытянувшись в цепочку. Обступили шалаш и заглянули. В тени соломы спал огромный человек. Его одежда состояла из холщевой рубахи, тёмных штанов и кожаного жилета. Он был широкий, словно платяной шкаф: большие мускулистые руки, широкий торс. Его лицо скрывали светло-рыжие волнистые пряди, но то, что оставалось видимым: одна щека, рот, квадратный подбородок с ямочкой — всё это было покрыто запёкшейся кровью…

— Не дождался завтрака. И съел кого-то… — с отвращением прошептала Пинар.

— Да, зря миссис Фуамнак его с утра не покормила, — уголком рта проговорил Марио, — теперь я понимаю, как он опасен.

В это время великан пошевелился и издал какой-то звук.

— Страшно-то как, — обняла сама себя Мэдлин, — а не могли бы мы без него дальше пойти?

— А куда? Ты подумала? — зашептал ей Итиро, — куда мы пойдём? Мы же не знаем.

— Как-будто он в состоянии нам дать какие-то ответы. Ты что, дурак? Не понимаешь что ли?! — зашипела Бернис, вступив в перепалку.

В это время здоровяк выгнулся, потянулся, и стал вылезать из шалаша. Визидары отступили, ожидая. Только Пинар успела спрятать за себя Янмей.

Великан вылез и поднялся. Он уставился на визидаров. А они на него.

Наконец, они увидели его полностью. Он был почти на две головы выше Тафари. На его испачканном лице сияли, по-другому и не скажешь, иссиня-голубые глаза. И было неожиданным увидеть, что у такого мускулистого чудовища, длинные красивые ресницы. От этого его взгляд казался нежным и кротким.

Неожиданно великан быстро нагнулся и схватил дубинку, лежавшую рядом с шалашом. Он устрашающе взмахнул ею над собой и, не открывая рта, замычал на разные лады.

Девчонки завизжали и отбежали. Но после, Бёрнис, которая из-за очередного полнолуния опять была излишне воинственна, рванула вперёд:

— Пустите, я сейчас ему вправлю мозги! — но Пинар и Мэд вовремя схватили Волчицу и оттащили обратно.

Великан не обратил на эту возню никакого внимания. Он смотрел на Тафари.

— Тише, тише, — выставил вперёд руку Следопыт.

Здоровяк перешёл на грозный утробный рык. Стурла успел выхватить из-за пояса топорик, а Итиро и Марио длинные ножи из ножен. Они приняли защитную стойку, ожидая нападения. Леонар же сделал шаг вперёд, и медленно чётко заговорил, помогая себе выразительной жестикуляцией.

— Пи-тер, — говорил он громко, по слогам, — мы при-шли с ми-ром. Мы хо-тим за-дать те-бе па-ру воп-ро-сов.

Стурла осторожно попытался зайти за спину великана. Но тот увидел это движение краем глаза, оскалился и молниеносно раскидал визидаров с оружием. Они не успели сообразить, как Питер это сделал, а уже катились по траве в разные стороны. Здоровяк ещё раз взмахнул дубиной, нацелив её в голову Леонара. Тот заслонился руками, зажмурил глаза, но скороговоркой продолжил:

— Мы не желаем тебе зла. Мы — визидары…

— Я уж думал вы никогда не придёте, — сказал откуда-то голос.

Леонар открыл глаза.

— Кто, кто это сейчас сказал? — спросил он растерянно.

— Я, — ответил, отряхиваясь, великан. Он поднял голову, поправил лапищей копну волос, нависавшую на глаза, и добавил:

— Ну, вы, братцы, даёте. Чего так долго?

— Так ты разговариваешь? — с недоверием спросила у него подошедшая Пинар.

А Мэд наклонилась к Бёрнис и тихо сказала:

— Может, он и ненормальный, но красив как бог.

Великан покосился на них и сказал:

— Я Питер Петрюссон. Как вас всех зовут?

— Почему же все думают, что ты не умеешь говорить и глух? — перебил его вопросом потрясённый Тафари.

— Ох, это сложный философский вопрос. Но если очень кратко, то в три я понял несовершенство этого мира. Мне больше не о чем и не с кем было говорить. С кем бы я ни беседовал, все общались со мной, как с неразумным младенцем. В школе я за три дня выучился читать и прочёл все учебники своего класса. За месяц я изучил уже всё, что вообще преподавали в школе. Дальше наступила скука. И потом, у кельтов есть такая пословица: «Те, кто часто открывают рты, открывают для себя в этом мире меньше всего». Уф-ф-ф… Никогда так много не говорил, — выдохнул он.