Мир на костях и пепле - Mary Hutcherson

В теплых руках успокоение приходит куда быстрее, и я даже не борюсь с постепенно накатывающим сном, но на последних секундах в сознании спрашиваю то, что по-прежнему продолжает тревожить:

— У нас ведь получится через это пройти?

— Не знаю, — честно отвечает Пит. — Но очень хочу попытаться.

И если тем вечером я перетаскиваю немного одежды в свою временную комнату, чтобы было во что переодеться утром, то уже к концу недели все полки и шкафчики заполняются разными безделушками. Пит смеется, когда замечает бесконечные ряды консервов и других запасов еды у себя на кухне, и отмечает тот факт, что жить немного проще, когда в холодильнике есть что-то помимо ингредиентов для выпечки.

А мне, наоборот, кажется, что жить вдвоем куда сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Это совсем не то же самое, что вечно ошиваться друг у друга, но всегда иметь свою личную территорию. Как бы там ни было, бытовые трудности отходят на задний план, когда из кошмара тебя вырывает не собственный крик, а сильные руки, прижимающие к себе и мягко поглаживающие по спине.

Одним утром я до смерти пугаюсь, когда дотрагиваюсь ногой до чего-то мягкого и пушистого в своей кровати, а когда вскакиваю, путаясь в одеяле, то понимаю, что это всего лишь недовольный подобным пробуждением Лютик. Не знаю, откуда кот узнает о моем новом месте обитания, ведь я ежедневно оставляю ему в своем доме еду, миску с водой и открытую форточку на кухне, но с того дня мы живем втроем. И я даже не удивляюсь, когда через пару ночей обнаруживаю его в кровати Пита, развалившегося на большей её половине.

Становится завидно, ведь мне дорога в его постель все еще закрыта, так что я сразу же решаю поднять этот вопрос на повестку дня. Пит хмурится и в сотый раз повторяет, что это плохая идея, однако вечером дольше обычного задерживается в моей комнате, читая очередную историю про какое-то древнее сражение, а утром я первым делом чувствую тяжесть руки вокруг своей талии.

Этой ночью я впервые высыпаюсь настолько, что даже вызываюсь приготовить завтрак на нашу большую компанию, а улыбку на все лицо объясняю Хеймитчу завтрашним открытием пекарни. Впрочем, отчасти так и есть, ведь это настоящее событие, от которого даже у меня по спине бегут мурашки, а Пит вообще выглядит так, словно ему предстоит возглавить целое государство, а не маленькое семейное заведение.

День в пекарне проходит настолько быстро, что я не успеваю опомниться, как все, кроме нас с Питом, медленно расходятся по домам, обещая завтра прийти пораньше и всё подготовить. Вроде бы, никаких глобальных дел не остается, волноваться не о чем, но Пит мечется из угла в угол, беспокойно хватаясь за все и сразу, из-за чего чуть не роняет огромный противень с печеньями, а потом дважды за пять минут спотыкается об ножку одного и того же стула. Время на часах указывает на то, что уже давно за полночь, и нам обоим нужно хотя бы попробовать выспаться, так что я перехватываю его во время очередного забега в сторону печей, переплетая наши пальцы.

— Пит, успокойся, все пройдет отлично.

— Ничего не готово, — бормочет он, но руку не отнимает, так что я притягиваю его поближе и целую. Изначально поцелуй планируется мягким и поддерживающим, но отчего-то почти сразу становится мокрым и требовательным. — Так ты меня не успокоишь, — шепчет он прямо мне в губы, немного отстранившись.

— Может быть, хотя бы отвлеку.

Уж не знаю, причиной тому является наше общее нервное напряжение или какая-то удивительная атмосфера этого места, в которое мы вложили всю душу, но отвлечь получается очень быстро. Пит запускает пальцы в мои волосы, проводит по шее и ключицам, настойчиво целуя, а я чувствую, как плавлюсь и одновременно разгораюсь под этими прикосновениями. Воспоминания о прошлом подобном вечере еще слишком свежи, мы будто поставили время за паузу, а сейчас возвращаемся к тому моменту, на котором остановились.

— Надо закрыть дверь, — шепчу я и тяну нас назад к выходу, а потом вздрагиваю, когда касаюсь лопатками прохладного стекла. Прикосновение действует отрезвляюще, и следующая мысль заставляет меня сделать то, что я бы ни за что не сделала при других обстоятельствах. Я прошу Пита остановиться. — Сейчас не самое подходящее время, — объясняю я скорее себе, чем ему. — Вдруг приступ? Мы завтра без тебя никак не справимся.

— Да, — выдыхает он, прижимаясь своим лбом к моему и глубоко дыша. — Ты права.

К счастью, этим эпизодом я хотя бы добиваюсь своего — Пит соглашается, что лучше нам немного отдохнуть и вернуться рано утром, чтобы закончить последние приготовления.

Ночь выдается совершенно беспокойной. Я быстро засыпаю в своей кровати от ужасной усталости, резко навалившейся, стоило только переступить порог дома, но уже через час просыпаюсь от шума в соседней комнате — Питу снится кошмар. Бужу его и, воспользовавшись моментом, остаюсь в постели, безопасно расположившись на другой половине кровати. Впрочем, когда я подрываюсь уже от своего кошмара, то нахожусь в крепких объятиях, а Пит сквозь сон шепчет мне что-то неразборчивое.

Просыпаюсь еще до рассвета и замечаю, что в кровати пусто, так что спускаюсь вниз и обнаруживаю, что кухня превращена в цех по заготовкам, а Пит, с ног до головы в муке, дремлет прямо за столом, облокотившись на свою руку. Картина вызывает у меня искреннюю улыбку, и я долго не решаюсь спускаться, пытаясь запомнить ее в мельчайших подробностях.

Разбудить виновника погрома все же приходится, и он испуганно подлетает проверять пироги в духовке, которые оказываются в полном порядке.

— Ты бы проснулся от этого жуткого таймера. Поверь мне, он и мертвого из могилы поднимет, — шучу я, но по напряженному выражению лица Пита понимаю, что сегодня ему снова не до шуток.

С того момента время летит неуловимо. Мы еле как, с помощью Хеймитча, дотаскиваем плоды утреннего нервного срыва Пита до пекарни, и пока я распределяю по витринам готовую выпечку и пытаюсь сохранять остатки спокойствия, вокруг творится настоящая вакханалия. Столики протираются по пятому кругу, дверцы печей хлопают ежесекундно, кто-то (и чаще всего это Пит) постоянно носится, вспоминая что-то жизненно важное и, разумеется, забытое в спешке еще вчера. За час до открытия я чувствую себя выжатым лимоном, успев дважды обжечься и один раз порезаться, за что исключаюсь из кухонных помощников. А потом натыкаюсь на Хеймитча, сидящего на перевернутом ведре в кладовке