Мир на костях и пепле - Mary Hutcherson

И кто бы знал, что в тот вечер я получу всё, что хотела.

Комментарий к 17

Вы готовы, дети?)))

Не буду нагнетать, но в следующей главе мы с вами простимся с этой историей. Какие там у кого остались неисполненные желания по поводу этой парочки и других персонажей, м?) Есть шанс влететь в последний вагон)

ни на что не намекаю, но в прошлый раз вы не нажимали ждунчиков, и вдохновение никак не приходило, а глава писалась со скрипом. Совпадение? Не думаю

18

Проснувшись еще до рассвета, я долго не открываю глаза, боясь нарушить композицию идеальных ощущений, окутывающих меня с ног до головы. Я чувствую руки Пита: одна обвивает мой живот, крепко прижимая к себе, а вторая покоится у меня под головой, окончательно запутавшись в волосах. Я чувствую спиной размеренное дыхание и теплую голую грудь, которой совсем недавно касалась так, как ни к кому и никогда ранее. Так, как я никогда не хотела касаться кого-то кроме моего Пита — руками, губами, своей собственной грудью, сталкиваясь настолько близко, что уже невозможно разобраться, где заканчиваюсь я и начинается он. Я чувствую вкус поцелуев и следы прикосновений, покрывших, кажется, каждый сантиметр моей обожженной кожи.

В воспоминаниях всплывают звуки: неровное дыхание, влажные поцелуи, шелест простыней, аккомпанемент из шума дождя, тихое: «Можно…?» — произнесенное незадолго до того, как никто из нас уже не мог выражать свои мысли словами, и мое уверенное: «Да» — ставшее началом чего-то нового, оказавшегося совершенно очевидным продолжением нашей ухабистой истории.

Я не хочу открывать глаза, потому что стараюсь сконцентрироваться на всем этом, пока не понимаю, что за воспоминания незачем цепляться. Вот она я. И вот он Пит. Мы притягивались друг к другу изначально, порой не осознавая этого, и точно не собираемся расставаться теперь. Эта связь прочнее, чем та, что возникает, когда люди идут в Дом Правосудия и получают бумажку о том, что отныне они семья, или чем любая другая связь из мне известных. Наше прошлое тесно переплетено: детство, пропитанное застенчивой влюбленностью Пита и спасением меня от голодной смерти; Игры и Революция, заставившие пересмотреть свои взгляды на многое и заново расставить ценности и приоритеты; наш долгий, тернистый и еще не закончившийся путь восстановления, во время которого пришлось налаживать каждый аспект жизни заново, словно по кирпичикам отстраивая себя из настоящих руин, чтобы на их месте появился проблеск на счастливое будущее.

Да, тяжело жить с осознанием того, что будущее, как и весь новый мир, построены на костях и пепле, но намного проще делать это вдвоем с человеком, готовым разделить твою боль и понимающим её не хуже своей собственной.

А еще приятнее делить вместе моменты настоящего счастья, позволять воспоминаниям о них становиться общими, зачастую принадлежащими только нам двоих. Как мысли об этой ночи, заставляющие сердце вновь и вновь ускоренно стучать.

И, несомненно, хочется, чтобы таких моментов было только больше. Хочется каждый день собирать их в копилку своей памяти с таким же фанатизмом, как дети коллекционируют всякие глупости, предавая им особое значение.

Именно этим желанием я и руководствуюсь, когда переворачиваюсь лицом к Питу и старательно пытаюсь запомнить каждую черту его расслабленного лица, каждую светлую прядку, непослушно спадающую на лоб, даже каждый вдох. Все это необходимо для моей личной коллекции, посвященной тому единственному чувству, которого я всю жизнь так боялась и избегала, а сейчас даже не представляю, как без него жила.

Потому что теперь я, наконец-то, ощущаю, что всё правильно. Всё так, как должно быть, и иначе просто невозможно, о другом даже думать не хочется. Не хочу представлять, что эти руки даже теоретически могут обнимать другую, а губы…

Трясу головой, пытаясь избавиться от глупой навязчивой мысли, прижимаясь покрепче, и Пит сквозь сон целует меня в лоб, даже не открывая глаз, и бормочет своё дежурное:

— Спи. Это всего лишь сон. Просто кошмар.

«Нет, милый, это вовсе не кошмар, — думаю я. — Наконец-то, не он».

Улыбаюсь и, уткнувшись носом в его плечо, засыпаю. А в следующий миг (хотя, очевидно, проходит довольно много времени, так как солнце за окном уже пытается пробиться сквозь серые дождевые тучи) чувствую невесомые прикосновения на своей щеке, с трудом открываю глаза и вижу замершую в паре сантиметрах от себя руку и виноватое сонное выражение лица.

— Прости, не удержался, — хрипло шепчет он.

Вместо ответа тянусь к его пальцам и возвращаю их обратно на свою щеку, позволив и дальше выводить еле ощутимые узоры, представляя, будто я — холст, и Пит рисует кистью один из своих шедевров, не боясь быть застигнутым приступом, позволяя мыслям парить где-то совсем далеко. И он, кажется, думает о чем-то подобном, потому что спустя пару минут говорит:

— Я бы хотел тебя нарисовать. Ты такая красивая.

И этим вгоняет меня в краску. Казалось бы, какие уж могут быть стеснения после прошедшей ночи, но нет. Ничего толком не изменилось, и я по-прежнему краснею от настолько прямых комплиментов. Пит хмыкает, заметив, как я хмурюсь и неловко ерзаю рядом.

— Но это же правда! — он обхватывает мой подбородок и поворачивает к себе, приближаясь ближе. — Идеальная.

Закрываю глаза и глубоко вздыхаю.

— Спасибо, но, пожалуйста, прекрати.

— Прекратить что? — игриво спрашивает он, прижимаясь своими губами к моим. — Это? — проводит пальцами вдоль позвоночника, запуская по всему телу волну мурашек. — Или это? — спускается поцелуями ниже, покрывая ими шею и плечо.

— Прекрати говорить, — отвечаю я, толкая его назад и наваливаясь сверху. К счастью, теперь я знаю верный способ, как заставить его замолчать, и он действует безотказно.

На этот раз все ощущается немного иначе. За окном по-прежнему барабанит дождь, ни капли не поспевая за стуком крови в ушах, а тело все также мгновенно отзывается волнительным покалыванием на прикосновения, но теперь мне не страшно, и я уже знаю, чего ожидать. Благодаря этой известности внутри зарождается уверенность, и достаточно просто отключить мысли — они тут больше ни к чему — и позволить желаю руководить каждым действием.

Нет больше ни проблем, ни обязанностей, ни охмора, ни Революции — только вкус Пита на губах и его руки на моих бедрах, прижимающие к себе так крепко, будто есть хоть малейшая вероятность, что я смогу оторваться добровольно.

Нас не разделяет даже тонкий слой одежды, поэтому градус изначально так высок, что я задыхаюсь от малейшего движения. На каждый судорожный вздох Пит мгновенно реагирует новой