Гоген в Полинезии - Бенгт Даниельссон

меня; может быть, ребенок возвратит меня к жизни, сейчас она мне кажется

невыносимой». Девятнадцатого апреля Пау’ура родила ему сына, и Гоген настолько

воодушевился, что назвал его, как старшего сына от Метте, Эмилем187. И в этот раз, как в

декабре 1896 года, когда Пау’ура родила впервые, он написал две очень похожие картины,

одну из которых назвал «Материнство», хотя Пау’уре отведено куда более скромное место,

чем на прежних полотнах с тем же сюжетом. В глаза бросаются две стоящие таитянки,

одна в красной, другая в синей набедренной повязке, а Пау’ура неприметно сидит на

корточках у их ног и кормит ребенка грудью. И в этом случае одна из параллельных

картин очутилась в СССР (в Эрмитаже), другая - в США.

Но не радость отцовства наполнила новым смыслом и содержанием жизнь Гогена, а

представившаяся ему вскоре возможность отыграться за частые унижения.

Все началось с открытия, что за десять месяцев, пока он жил в городе, из дома

исчезло гораздо больше того, что взяла Пау’ура, причем воры по старой привычке

продолжали наведываться по ночам. Но на месте преступления ему удалось схватить

только одну женщину (вероятно, какую-нибудь из подруг Пау’уры, а то и его собственную

знакомую), и проступок ее был столь же незначителен, сколь необычен: она, по словам

самого Гогена, «среди ночи ходила и подметала веником между кустами на участке, со

всех сторон огороженном стальной проволокой». Гоген решил для острастки примерно

наказать ее и обратился в полицию, но туземный полицейский и французский жандарм

пальца о палец не ударили.

Тогда он поехал в Папеэте к прокурору Шарлье, который прямо сказал, что из чистого

доброжелательства выбросил иск в корзину, так как предыдущий иск против Пау’уры уже

сделал Гогена посмешищем. И вообще, нельзя обвинять во взломе человека, который

подметал участок веником. Гоген пришел в ярость и, потрясая кодексом, стал доказывать

Шарлье, что есть много подходящих параграфов. Обвинение в некомпетентности,

естественно, возмутило прокурора, и он выставил заявителя за дверь.

К сожалению, ночные посещения и кражи продолжались именно потому, что жулики

остались безнаказанными. Гоген опять пошел в полицию и снова обратился к прокурору.

На сей раз Шарлье переслал его заявления туземному полицейскому в Пунаауиа и велел

основательно расследовать дело. Полицейский, понятно, не был склонен выступать за

европейца против своих земляков и без конца оттягивал расследование. Тогда взбешенный

Гоген написал длинное письмо на имя прокурора, но отправил его не Шарлье, а редактору

ежемесячника «Осы», выходившего в Папеэте под гордым девизом: «Право выше силы»188.

Редактор поместил письмо в июньском номере, однако в редакционном примечании

предусмотрительно снимал с себя ответственность. Название журнала подходило к

случаю, потому что Гоген был зол, как шершень, и решил как следует ужалить Шарлье.

Уже первые строки задавали тон:

«Мсье Шарлье,

Я не знаю, обзавелось ли наше правительство колониями для того, чтобы освоить их.

Зато я знаю, несмотря на свое невежество во многих вопросах, что есть люди, у которых

хватает смелости стати поселенцами. Как поселенец я ежегодно плачу немалые налоги, и

как поселенец я требую, чтобы мое владение было ограждено от незваных гостей, ибо по

закону у меня есть не только обязанности, но и право на защиту.

Допустим, власти колонии просто не могут предотвратить мошенничество и кражи, а

также расследовать их, когда они совершены. Однако всех поселенцев Таити несомненно

удивит, что Вы отказываетесь карать воров, пойманных нами на месте преступления. Эта

процедура, введенная Вами, возможно, кажется Вам гениальной, нам же она, к

сожалению, приносит большой ущерб. Благодаря Вашей защите туземцы безнаказанно

обкрадывают нас... Здесь в области всякому известно, что меня можно грабить и

преследовать, и этим пользуются ежедневно. Кончится тем, что власти окажутся

повинными в нападении, а мне расплачиваться за это.

Полагаясь на здравый смысл и силу общественности, я решил высказаться на этих

страницах, ибо я хочу, чтобы закон защищал меня, - как он меня покарает, если я окажусь

преступником. Я владею и пером и шпагой, и я требую, чтобы все, в том числе прокурор,

относились ко мне с должным уважением».

Изложив историю с веником и не менее загадочный случай, когда исчез ключ от

почтового ящика, Гоген снова бросает перчатку.

«Могут ли поселенцы нашей области впредь чувствовать себя в безопасности, если

они подвержены произволу местных вождей, которые откровенно пристрастны и

подчинены вашей деспотической единоличной власти? У Вас нет таких полномочий, зато

у Вас есть обязанности.

Когда речь идет о моих правах, я тверд, потому что дело касается также моего

достоинства. Вот почему я прошу Вас сообщить, может быть, Ваше отношение ко мне

объясняется нелепым желанием наступить мне на ноги (они и без того болят). То есть, Вы

так действуете, чтобы сделать из меня дурака? Тогда имею честь прислать к Вам своих

секундантов.

Или же - что более вероятно - Вы должны признать, что Вам не по силам

осуществлять правосудие... что Вами движут тщеславие и глупость, ибо иначе Вы бы не

внушали себе, что Вы значительное лицо. Кроме того, Вы явно убеждены, что Ваши

покровители всегда будут выручать Вас из затруднений, в которые Вас то и дело

вовлекают Ваши промахи.

Если это так, я буду ходатайствовать перед Правительством, чтобы Вас отозвали во

Францию и дали Вам возможность повторить Ваш университетский курс и хорошенько

усвоить азы Вашей профессии.

С приветом

Поль Гоген Пунаауиа».

А чтобы стало совсем ясно, что Шарлье - плохой и нерадивый прокурор, Гоген

уговорил поселенцев по соседству, у кого были такие же жалобы, послать коллективное

письмо губернатору. Правда, не все поселенцы владели слогом, поэтому он на всякий

случай облегчил им задачу, составив образец письма:

«Мсье Губернатор!

Настоящим имеем честь сообщить Вам, что по жалобам, которые мы направляли в

жандармерию и которые затем пересылались прокурору, до сих пор не принято никаких

мер.

Поскольку такая пассивность приносит нам, колонистам, большой ущерб, а мы