Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было намечено за парком красивое место для лагеря. Двадцать палаток решили ставить в одну линию, а какой бригаде на каком месте строиться, как всегда в колонии, должен был решить жребий. На столе у Торского лежат одиннадцать билетов, Торский предложил бригадирам подходить по порядку номеров и тянуть свое счастье. Клава Каширина попросила слова:
– Пятая и одиннадцатая бригады просят дать им крайние места.
– Это почему такое? Каждому крайнее место приятно.
– А чем для тебя приятно?
– Раз для вас приятно, значит, и для нас приятно.
– Девочкам нужны крайние места.
– Да почему?
– Нам неудобно между мальчишками.
Раздались недовольные голоса:
– Это капризы! С какой стати: как девочка, так и всякие фокусы!
Клава серьезно нажимала:
– Мы просим крайние места.
Санчо Зорин не пропускал ни одного совета. Он и сейчас ввязался:
– Я предлагаю из принципа не давать им крайних мест.
– Из какого принципа?
– А из какого принципа вам нужны крайние места? Это значит, ты боишься: мальчишки вас покусают.
– Не покусают, а девочки любят чистоту.
Тут и другие бригадиры возмутились. С каких это пор монополия на чистоту принадлежит девочкам? Клава рассердилась:
– Вам что, неряхам? В каких трусиках в цех идете, в таких и спите.
– Как там мы не спим, а палатки вам по жребию.
– Мы тогда останемся в спальнях, – сказала Клава.
– В спальнях? – кто-то грозно подвинулся на диване. – В спальнях?
– А что же вы думаете? В спальнях и останемся. Если нам нужно переодеваться или еще что, так мы будем между мальчишкам?
– Здесь нет мальчишек, – сказал хмуро Зырянский. – Есть колонисты, и все! И нечего разные тайны заводить в колонии. По жребию.
Ничего не могли поделать девчата, пришлось тянуть жребий. Может быть, надеялись на счастливый жребий, – не повезло: вытянули третье и восьмое места.
Завхоз выдал каждой бригаде крохотную[255] порцию бракованного леса – для «ящиков». Мальчики возмущались:
– Степан Иванович, как же так без арифметики? Габариты какие? Четырнадцать метров на четырнадцать метров, а нары нужно из чего-нибудь сделать?
– Управитесь.
– Вы нас толкаете на преступление, Степан Иванович!
– Ничего, рискую! Посмотрим, какие вы сделаете преступления? У меня вы ничего не сопрете, предупреждаю.
– Хорошо, мы построим одни ящики, а спать будем прямо на земле, воспаление легких, чахотка, вам же хуже!
– Я потерплю. Думаешь, чахотке приятно иметь с тобою дело?
– Заболеем!
– Хорошо, рискую!
Совет бригадиров постановил: каждая бригада обязана сдать лагери семнадцатого. А время для работы по лагерям оставалось только вечером. Поэтому перед ужином на лагерной площадке, как на базаре: двести с лишним человек с топорами, пилами, веревками. Беспокойства, шум, заботы видимо-невидимо, но все же бросилось в глаза: девочки строятся на крайних десятом и одиннадцатом местах, и никто им не препятствует. Бригадир девятой Похожай, на что уже веселый человек, а и тот возмутился. Спрашивает:
– На каком основании вы здесь строитесь?
Девочки тоже плотничают, хохочут, дело у них с трудом ладится, но Похожаю ответили:
– Любопытный стал, товарищ Похожай. Иди себе…
– Я официально спрашиваю.
– Официально спроси у дежурного бригадира.
Похожай не поленился, нашел дежурного бригадира Руднева:
– Как это вышло? Почему девчата на крайнем месте строятся?
– А это очень просто. Они поменялись местами с четвертой и восьмой бригадами.
– Поменялись? С четвертой?
Побежал Похожай к Зырянскому:
– Почему ты поменялся с девчатами?
Зырянский поднял лицо от шершавой доски, которую прилаживал для полочки в палатке:
– По добровольному соглашению.
– А что ты говорил в совете?
– А в совете я говорил, чтобы они жребий тянули.
– А теперь ты, выходит, соглашатель.
– Нет, Шура, я настоял на том, чтобы они тянули жребий. Они и тянули. А то они вообразят такое! Подумаешь, девчата! Они девчата, давай им крайние места. Принципиально!
– Как же так, принципиально? А зачем же ты поменялся?
– А по добровольному соглашению. Хочешь, я и с тобой поменяюсь. Хочешь, у меня теперь третье место, а у тебя пятое. Могу поменяться с девочками, с мальчиками, все равно, с товарищем меняюсь, здесь ничего соглашательского нет.
Похожай махнул на Алексея рукой, но захотел еще проверить, как Нестеренко себя чувствует. Нестеренко ничего особенного в вопросе Похожая не увидел, ответил с замедленной своей обстоятельностью:
– Ага, я, конечно, поменялся, потому что они просили, да и нам с краю не хочется.
– А на совете?
– Чудак, так то же совсем другое дело! Там вопрос был, понимаешь, насчет равноправия. А поменяться? Почему ж? Вон Брацан с Поршневым тоже поменялся. Дело вкуса.
Похожай очень расстроился всеми этими разговорами, отошел даже к парку, почесал за ухом, а потом улыбнулся и сказал вслух:
– Сукины сыны! А может… может и правильно! Ну что ты скажешь!
Вечером к Захарову пришел строительный техник Дем и сказал:
– Там колонисты досточки… строительные досточки берут для лагеря, кто пять, кто десять… Так вы бы сказали, что так нехорошо делать. Досточек, правда, не жалко, а учет нужен. Колонисты, знаете, хорошие мальчики, а все-таки учет необходим.
Молодой завхоз Степан Иванович, румяный и всегда жизнерадостный, прикинулся возмущенным:
– Душа из них вон, отнимите!
Дем замурлыкал, улыбаясь одними усами:
– Да как же я отниму, обижаться будут.
– Посмотрите, Степан Иванович, – распорядился Захаров.
Степан Иванович отправился в карательную экспедицию и возвратился с победой и с пленником:
– Хоть бы кто тащил, а то Зырянский! Другие бригады взяли по пять-шесть досточек, а этот целый воз!
Захаров сказал коротко:
– Алексей – объяснение…
– Объясню: это не кража. Лагери снимем – доски возвратим. Записано, сколько взяли, можно проверить.
– А почему так много?
– Так… для четвертой бригады и для одиннадцатой.
– Угу…
– Нельзя, надо помогать беднейшему крестьянству. Вы нам дали малую пайку, Степан Иванович, так пацаны достанут, а девочки стесняются.
– Стесняются?
– Да… что ж… Они еще не догнали мужчин в этом отношении.
Захаров серьезно кивнул головой:
– Вопрос исчерпан. Запишите, товарищ Дем, я подпишу. Осенью возвратим.
Вечером семнадцатого Захаров с дежурным бригадиром принял постройку лагерей. Он не забраковал ни одной палатки. Все палатки стояли в один ряд, и на каждой трепыхался маленький флажок. Отдельно возле парка стояла палатка совета бригадиров, в которую переселился и Захаров. Михаил Гонтарь заканчивал проводку электричества. Когда проиграли сигнал «спать», никто спать не захотел, все ожидали, когда загорится свет. И Захаров ходил из палатки в палату, и везде ему нравилось. Потом вдруг все палатки осветились, колонисты закричали «ура» и бросились качать Мишу Гонтаря. Хотели качать и Захарова, но он погрозил пальцем. Тогда решили качать бригадиров. Перекачали всех, кроме Клавы и Лиды, а девочки сказали:
– Мы сами своих бригадиров, не лезьте!
Девочки долго еще хохотали, потом завесили палатку, там по секрету что-то кричали и еще хохотали и пищали невыносимо, выскочили оттуда красные. Пацаны четвертой бригады долго стояли возле этой палатки и так и не могли выяснить, качали девочки своих бригадиров или нет. Филька высказал предположение:
– Они не качали. Они не подняли их, а может, и подняли, так потом положили на землю и разбежались.
Эта гипотеза очень понравилась всей четвертой бригаде, они успокоились и пошли посмотреть, что делается в палатке Захарова. Там стоял стол, и Захаров работал, сняв гимнастерку[256]. Это было совершенно необычно. Пацаны долго смотрели на Захарова, а потом Петька сказал:
– Алексей Степанович, почему это спать не хочется?
Захаров поднял голову, прищурился на пацанов и ответил:
– Это у вас нервное. Есть такая дамская болезнь – нервы. У вас тоже.
Пацаны задумались, тихонько выбрались из палатки Захарова. Действительно, многие бригадиры уже спали. Пацаны побежали к своей палатке. Зырянский недовольным голосом спросил:
– Где вы шляетесь? Что это такое?
Они поспешно полезли под одеяла. Только Филька поднял голову с подушки и сказал:
– Это, Алеша, нервы – дамская болезнь!
– Еще чего не хватало, – возмутился Зырянский, – дамские болезни! В четвертой бригаде! Спать немедленно!
Он потушил свет. Пацаны свернулись на постелях и смотрели в дверь. Видны были звезды, слышно, как звенят далекие трамваи в городе, а на деревне собаки лаят так симпатично, так очаровательно! Ваня представил себе Захарова в галифе и в нижней рубашке, и Захаров ему страшно нравился. Ваня подумал еще, какие это нервы, но глаза закрылись, нервы перемешались с собачьими голосами, и куда-то все покатилось в сладком, замирающем, теплом счастье.
