Большие надежды (без указания переводчика) - Чарльз Диккенс

— Не знаю, какъ она туда попала, сказалъ Артуръ, дрожа отъ страху: — но она стоитъ въ углу, у ногъ кровати, и такъ ужасно смотритъ. Я видѣлъ капли крови на ея сердцѣ, которое вы разбили. Компесонъ бойко говорилъ, хотя и сильно трусилъ.

— Сведите наверхъ больнаго; онъ въ бреду, сказалъ онъ своей женѣ: — а вы, Магвичъ, пожалуйста, помогите ей.

Самъ же онъ и съ мѣста не двинулся. Мы съ женою Компесона снесли больнаго наверхъ и уложили въ кровать, гдѣ онъ продолжалъ бредить:

— Смотрите! вскрикивалъ онъ: — она грозитъ мнѣ саваномъ! Видите вы ее? Взгляните на ея глаза! Не ужасна ли она?

Спустя нѣкоторое время онъ снова кричалъ:

— Она накроетъ меня и тогда я пропалъ! Отнимите у нея саванъ, отнимите его!

Тутъ схватывалъ онъ насъ, продолжая говорить съ привидѣніемъ, до того, что и я вообразилъ, что вижу передъ собою призракъ.

Жена Компесона, болѣе знавшая его, дала ему выпить какой-то водки, и онъ понемногу успокоился.

— О, она ушла! Что, ее въ сумасшедшій домъ отвели? спросилъ онъ.

— Да, отвѣчала жена Компесона.

— Приказали ли вы ее хорошенько сторожить и не выпускать.

— Да.

— И отнятъ отъ нея саванъ?

— Да, да, все это сдѣлано.

— Вы добрая женщина: не оставляйте меня ни подъ какимъ предлогомъ, благодарю васъ.

Онъ спокойно провелъ ночь до пяти часовъ, когда съ ужаснымъ крикомъ вскочилъ и закричалъ:

— Она здѣсь! Опять съ саваномъ! Она развернула его и выходитъ изъ угла! Подходитъ въ кровати… Держите меня оба съ каждой стороны, не давайте ей дотронуться до меня! А, она промахнулась на этотъ разъ! Не дайте накинуть на меня савана. Не позволяйте ей поднимать меня! Она поднимаетъ меня! Держите меня!

Тутъ онъ сильно приподнялся и упалъ мертвый.

Компесонъ принялъ это извѣстіе, какъ-нельзя лучше. Мы съ нимъ вскорѣ занялись; но сначала; по своей хитрости, онъ поклялся мнѣ надъ моей книгой, надъ этой маленькой черной книжкой, милый мальчикъ, надъ которой присягалъ мнѣ вашъ товарищъ.

Разсказать вамъ всѣ предпріятія Компесона, которыя я исполнилъ, заняло бы цѣлую недѣлю; я вамъ просто скажу, милый мальчикъ и пипинъ товарищъ, что этотъ человѣкъ до того запуталъ меня въ свои сѣти, что я сдѣлался его рабомъ. Я постоянно былѣ въ долгу у него, постоянно подъ его ярмомъ, постоянно работалъ и былъ постоянно въ опасности. Онъ былъ моложе меня, но за-то умнѣе и образованнѣе, и потому разъ пятьсотъ обманывалъ меня безъ всякой пощады. Мессъ, съ которой я тогда водился… но, нѣтъ, я про нее не хочу говорятъ.

При этомъ онъ сталъ вглядываться, какъ-будто потерялъ нить своего разсказа и, повернувшись лицемъ къ огню, положилъ руки на колѣни, потомъ поднялъ ихъ и опять опустилъ.

— Нѣтъ нужды вамъ это разсказывать, сказалъ онъ, опять оглядываясь:- время у Компесона было для меня труднѣе, чѣмъ гдѣ-либо. Разсказывалъ я вамъ, какимъ-образомъ меня присудили за мошенничество, что мы съ Компесономъ вмѣстѣ работали?

Я отвѣтилъ, «нѣтъ».

— Хорошо, сказалъ онъ:- меня присудили и наказали на этотъ разъ. Въ промежуткѣ четырехъ или пяти лѣтъ нашего товарищества, насъ раза три арестовали по подозрѣнію, но за неимѣніемъ явныхъ уликъ всякій разъ отпускали. Наконецъ, насъ взяли съ Компесономъ по обвиненію въ продажѣ ворованныхъ банковыхъ билетовъ — кромѣ того представили на насъ и другія жалобы. Компесонъ сказалъ мнѣ, «давайте отдѣльно защищаться, не сообщаясь другъ съ другомъ» и больше ничего. Я тогда такъ былъ бѣденъ, что продалъ всѣ платье, кромѣ-того, что были на мнѣ; чтобъ пріобрѣсти себѣ мистера Джаггерса.

Когда насъ привели въ судъ, я замѣтилъ, какимъ джентльменомъ смотрѣлъ Компесонъ, съ завитыми волосами и съ бѣлымъ носовымъ платкомъ, и какимъ несчастнымъ я выглядывалъ. Когда началось засѣданіе и опрашивали свидѣтелей, я замѣтилъ, какъ тяжело падали на меня всѣ улики, едва касаясь его, я всегда былъ впереди, и потому меня легко могли присудить, оттого что, казалось, будто я все дѣлалъ и всегда получалъ деньги, всю прибыль. Но когда началась защита адвоката, я яснѣе распозналъ въ чемъ дѣло. Адвокатъ Компесона началъ: «Милорды и джентльмены, вы видите, что стоятъ рядомъ два человѣка, которыхъ ваши глава ясно могутъ различить: Одинъ изъ нихъ, младшій, получилъ хорошее воспитаніе, и слѣдуетъ съ нимъ согласно съ этимъ поступать; другой, старшій, безъ всякаго воспитанія, и съ нимъ поступать слѣдуетъ сообразно съ его качествами. Младшій, рѣдко или даже почти не замѣченъ въ мошенничествѣ и здѣсь только по подозрѣнію, старшій былъ часто обвиняемъ въ плутняхъ и постоянно найденъ виновнымъ. Можете ли вы сомнѣваться, что здѣсь одинъ только виноватъ, а если оба, то кто изъ нихъ болѣе виновенъ?» А когда стали описывать нашу прежнюю жизнь, то вывели, что друзья и товарищи Компесона состояли въ такихъ-то должностяхъ, что его многіе знали членомъ такихъ-то клубовъ и обществъ, и все въ его пользу. А меня развѣ не присуждали уже въ прежніе годы, развѣ меня не знали всюду, какъ негодяя? Когда пришлось намъ лично говорить, Компесонъ сталъ держать рѣчь, по-временамъ поднося къ лицу носовой платокъ, включая въ нее даже стихи — я же ничего не могъ сказать какъ: «джентльмены, этотъ человѣкъ, что стоитъ рядомъ со мною величайшій мошенникъ.» Когда объявили рѣшеніе суда, я узналъ, что Компесона участь смягчили, въ уваженіе его прежде хорошей жизни и худаго общества, въ которомъ онъ находился послѣднее время; меня же признали виновнымъ во всемъ. Тутъ я сказалъ Компесону: «Какъ-только выйдемъ отсюда, я тебѣ черепъ размозжу!» Компесонъ просилъ судью о защитѣ, и потому поставили двухъ тюремщиковъ между нами. Его присудили къ семилѣтнему заключенію, а меня въ четырнадцатилѣтнему и судья изъявилъ сожалѣніе о немъ, а обо-мнѣ замѣтилъ, что «я старый грѣшникъ, и что не только никогда не исправлюсь, но стану еще хуже.»

Внутреннее волненіе Провиса все возрастало, но онъ имъ наконецъ совладалъ и, тяжело вздохнувъ раза два, иротянулъ мнѣ руку, говоря: «Я не буду грубъ», мой милый мальчикъ; онъ до-того разгорячился, что долженъ былъ обтереть платкомъ лицо, голову, шею и руки, прежде чѣмъ могъ продолжать.

— Я сказалъ Компесону: размозжу ему голову, призывая Бога въ свидѣтели. Насъ назначали на работу на одномъ и томъ же пантонѣ, но я, какъ ни старался, не могъ поймать его. Наконецъ, подкараулилъ я его и, подбѣжавъ сзади, ударилѣ до щекѣ, чтобы заставить его оборотиться и удобнѣе размозжить ему голову, но меня замѣтили и схватили. Арестантская на этомъ понтонѣ не слишкомъ была надежна для человѣка, хорошо знакомаго съ этими заведеніями и умѣвшаго отлично плавать и нырять. Я убѣжалъ на берегъ и скрывался между могилами, завидуя тѣмъ, это лежалъ въ нихъ, пока не встрѣтилъ моего мальчика.

Онъ взглянулъ на меня въ выраженіемъ такой привязанности, что мнѣ стало дурно, хотя я и чувствовалъ большую къ нему жалость.

Мальчикъ мой сообщилъ мнѣ, что Компесонъ скрывался въ болотахъ. Ей-Богу! кажется, одинъ страхъ опять встрѣтиться со мною заставилъ его бѣжать, не зная, что я уже на берегу. Я, наконецъ, затравилъ его и размозжилъ ему лицо. «Теперь, сказалъ я, не заботясь о собственной участи, не могу ничего хуже выдумать, какъ притащить тебя назадъ на понтонъ.» И дѣйствительно, собирался исполнить свое намѣреніе, когда помѣшали солдаты.

Разумѣется, ему стало отъ этого еще лучше — его всѣ считали хорошимъ человѣкомъ. Говорили, что онъ бѣжалъ только со-страху, чтобъ избавиться отъ моихъ побоевъ и угрозъ и потому его слегка наказали. Меня же заковали въ цѣпи, снова судили и сослали на всю жизнь. Но я не остался тамъ на всю жизнь, милый мальчикъ и пипинъ товарищъ, иначе вы не видали бы меня здѣсь.

Онъ по прежнему обтерся, медленно вынулъ изъ кармана свертокъ табаку, вытащилъ трубку изъ петли жилета, набилъ ее и закурилъ.

— Онъ умеръ? спросилъ я послѣ нѣкотораго молчанія.

— Кто умеръ, мой мальчикъ?

— Компесонъ.

— Если онъ еще живъ, то на-вѣрное думаетъ, что я умеръ, грозно произнесъ онъ. Я ничего болѣе о немъ не слышалъ. Гербертъ въ это время писалъ карандашемъ на переплетѣ книги, а тутъ слегка придвинулъ ее ко-мнѣ, пока Провисъ курилъ, глядя на огонь. Я прочелъ:

Молодаго Гавишамъ звали Артуромъ, а Компесонъ тотъ самый, что прикидывался любовникомъ миссъ Гавишамъ.

Я закрылъ книжку, утвердительно кивнулъ Герберту, и затѣмъ спряталъ эту книгу: но никто изъ насъ не проронилъ ни слова и мы оба продолжали смотрѣть на Провиса, пока онъ курилъ у камина.

XLIII

Зачѣмъ останавливаться мнѣ надъ вопросомъ, на сколько Эстелла причиною отвращенія моего въ Провису? Зачѣмъ медлить мнѣ на дорогѣ, для сравненія расположенія духа, въ которомъ я находился, когда передъ встрѣчею съ нею въ конторѣ дилижансовъ, стараясь смыть съ себя всякій слѣдъ ньюгетской тюрьмы, съ тѣмъ отчаяніемъ, съ которымъ я теперь измѣрялъ бездну, раздѣлявшую Эстеллу, въ ея гордости и красотъ, отъ меня, въ моемъ уничиженіи. Дорога не стала бы ровнѣе, она привела бы къ тому же концу. Новое опасеніе вкралось въ мою душу послѣ его разсказа; или вѣрнѣе, его разсказъ далъ образъ и цѣль уже зародившемуся опасенію Компесонъ еще живъ и можетъ узнать о его возвращеніи, и тогда нечего и сомнѣваться въ послѣдствіяхъ. Что Компесонъ сильно боялся его, никто не зналъ лучше меня, и едва ли, можно было сомнѣваться, чтобъ подобный человѣкъ не постарался бы отдѣлаться отъ опаснаго врага, посредствомъ доноса.