Иди через темный лес. Вслед за змеями - Джезебел Морган

Утро вечера мудренее, ага.

Марья быстро зашагала прочь от дома, запрещая себе оглядываться. Дыхание клокотало в горле, слезы щипали глаза, и свет фонарей размывался в многолепестковые бледные цветы. Голод и слабость подступали все ближе и ближе, хотелось пить. На душе было так же темно, как и вокруг, и Марья не видела в темноте, куда идет, ее вела память.

Ничего не изменилось. За ее отсутствие действительно ничего не изменилось, и ноги несли по заученному маршруту. Через парк, через мост, дальше в город, дальше от взгляда, что сверлит и сверлит спину. Марья сбивалась на бег, но надолго ее не хватало – слишком быстро заканчивалось дыхание. Она шла, и всхлипывала, и отказывалась осознавать, что плачет.

Рядом притормозила машина, окатив ослепительным светом фар, и Марья шарахнулась дальше от дороги, готовая в любой момент броситься в темный лабиринт дворов. В ночном городе опасностей хватало и без одержимой сестры.

Одержимой – именно так старалась думать о ней Марья, не то оправдывая, не то проклиная. Это же просто не могла быть настоящая Аня, даже если забыть о глазах и воде, стекающей по волосам. Она никогда бы не заперла Марью – ни внутри сна, ни внутри темной квартиры. Она же сама настаивала на ее отъезде!

Одержимой… лучше думать о ней так, оставляя капельку надежды, что все можно исправить, чем верить, что сестра все это творит по своей воле, став монстром. Или что это и не сестра вовсе, а только маска, волк в постели.

Зачем тебе такие глаза, сестрица?

Чтобы лучше тебя видеть, Марья.

Только про зубы, главное, не спрашивать.

С трудом сглотнув рыдания, Марья пошла быстрее. Знакомый проспект, через площадь наискосок, попетлять среди старых домов – и вот она в парке. Она и раньше сидела здесь часами, когда сбегала из дома, но никогда ночью.

Голые деревья выглядели жалко: в самый раз, чтобы свернуться на лавочке и разрыдаться – то ли от страха, то ли от жалости к себе. Мир все еще дрожал – или зрение не фокусировалось от постоянной пелены слез. Окоченев на ветру, потерявшись в своей внутренней темноте, Марья уже и сама не верила, что утром что-то наладится. Ее мир разбился – а она и не осознала когда. Вернулась к осколкам и, ослепленная собственными страхами и надеждами, наступила на них, до крови распоров кожу.

И кровавые бусины теперь указывали тропу к ней – и захочешь, с пути не собьешься.

Марья размазала слезы по лицу, попыталась успокоить дыхание, но судорожные всхлипы все равно пробивались наружу. Она быстро замерзла, лед растекся по рукам и ногам, начало клонить в сон. Марья встряхнулась, прошлась по парку – глаза привыкли к темноте, начали различать квадратики плитки, очертания не горящих фонарей, темную стелу в центре паутины дорожек.

Слишком холодно, она не продержится здесь до утра. Да и есть ли смысл ждать утра?

Да и наступит ли утро?

Марья запрокинула голову: сквозь ветки деревьев беззвездное небо казалось темным витражом, по которому прошла глубокая трещина. Длинная – куда длиннее ветвей, она тянулась к горизонту и исчезала за ним. Марья сморгнула, и она исчезла – только ветви едва покачивались.

Наступившее беззвучие было столь оглушительно, что Марье на мгновение показалось, что она все еще спит. Но на другой стороне парка мелькнуло светлое пальто Ани, ее белое лицо светилось, почти как луна. Веки были опущены, и это испугало Марью даже сильнее черных глаз.

– Зачем ты ушла? – Аня была еще далеко, говорила тихо, но Марья отчетливо слышала каждое слово – и эхо, порожденное им. – Вернись. Ты должна быть в безопасности.

Марья развернулась и снова бросилась бежать, тратя последние крохи сил, чувствуя, как мир осыпается вокруг нее, открывая что-то жуткое, как под слоями штукатурки открывается древняя каменная кладка. Паника сменилась глухим отчаянием. Ей некуда идти. Она не может защититься. Конечно, в сумке лежит газовый баллончик, но будет ли от него толк? Не у кого попросить помощи – да и как, мертвый смартфон остался дома. Не к кому постучаться, прося о защите… защите от монстра, который только притворяется сестрой.

Да ее в психушку сдадут, если она кому-то это расскажет!

Она одна.

Абсолютно одна.

Марья споткнулась и упала, рассадив ладонь. Боль сверкнула белой звездой под веками и быстро унялась – всего лишь содранная кожа и немного крови. Бывало и хуже – когда ни с того ни с сего болели глаза или кровоточила кожа у ногтей. Бывало и хуже, когда Навь и одна ее пернатая тварь давали о себе знать.

Марья уставилась на ссадину на ладони, губы медленно расплылись в нехорошей улыбке. Она сморгнула последние слезы, огляделась и уверенно бросилась к ближайшей круглосуточной кофейне.

Нет, она не одна.

Он так старался напоминать о себе, что глупо было бы сейчас о нем не вспомнить. В конце концов, помогать ей – и в его интересах тоже.

А с мертвого сокола хоть перьев горсть.

В кафе ей даже не удивились – кто ж еще может заявиться глубоко за полночь? Заплаканная девица, пожалуй, еще не самый неожиданный вариант. Сонная официантка приняла заказ, задержалась у стола чуть дольше, чем требовалось, тихо спросила, нужно ли чем-то помочь.

– Если у вас найдутся перекись водорода и ватные диски, я буду очень вам признательна.

Заказ Марья оплатила сразу, чтоб не вызывать подозрений, – кофе и блинчики. Она не сомневалась – последние будут из морозилки, кое-как подогретые для неурочной посетительницы. Но ее это мало волновало, она вообще не собиралась есть или пить – от одних только мыслей о еде горло сжимала дурнота, и она оказалась гораздо, гораздо сильнее голода.

Ей просто нужен был нож.

Ждать пришлось утомительно долго, и Марья постоянно оглядывалась и вздрагивала, когда открывалась дверь, но нет, Аня ее еще не нашла. Марья не знала, сколько у нее есть времени, и нервно кусала губы. Когда принесли заказ, она едва дождалась, пока официантка уйдет, и, спрятав нож в рукаве, проскользнула в туалет.

В ярком желтоватом свете Марья больше напоминала мертвеца.

Кое-как засучив рукав, она коснулась ножом внутренней стороны руки у локтя. Нож надавил на мягкую кожу и затрясся в ослабевших пальцах. Марья несколько раз быстро вдохнула. Ладно, может, с тыльной стороны руки будет не так страшно.

Зазубренный столовый нож был туп, как самый отпетый двоечник в школе.