Иди через темный лес. Вслед за змеями - Джезебел Морган

Марья сжала зубы, раз за разом проводя лезвием по коже, но оставляя только едва покрасневшие царапины. Не получалось, нож соскальзывал с кожи, и она нервничала – ждала, что вот-вот явится одержимая сестра. Марье потребовалось слишком много времени, чтобы кожа разошлась и выступило несколько капелек крови.

– Я думала, будет проще, – прошептала Марья своему отражению.

Менять план было поздно, и Марья озлобленно, с силой провела следующую полосу на руке, боль жглась и зудела, и Марья надеялась, этого хватит. Раньше у нее были перья и подначивающий шепот, вплетенный в ветер, он подсказывал и направлял, успокаивал и утешал. Сейчас приходилось импровизировать и верить, что адресат поймет ее послание.

Одна за другой на коже проступали красные буквы, неровные, в кляксах кровавых капель.

ПРИХОДИ

Закончив, Марья обессиленно опустила руки, поправила рукав и поморщилась, когда шерсть скользнула по растревоженной коже. Как ни в чем не бывало она вернулась за стол – кофе уже успел остыть и стать отвратительно приторным – и уставилась в окно.

До рассвета было еще далеко.

* * *

Детеныш запутался в колючих плетях и скулил жалобно, ногтями царапая сероватую землю. Темные, почти черные лозы сжимали его сильнее и сильнее – не понять, сначала удушат или кости переломают. От них едва заметно тянуло сладковатым ароматом разложения.

От знакомого до отвращения запаха замутило. Старик повел плечами, ощутив, как волосы шевелятся на затылке, неуклюже опустился на колени, приглядываясь к жертве. То ли ребенок, то ли звереныш – не разобрать. Маленькое, округлое еще тело, отчетливо звериные черты. Это мог быть разум сноходца, еще не знающего о своем даре. Это мог быть слабый городской дух – сильный не попался бы в ловушку.

Старик видел, что стало приманкой – яркий цветок, с длинными, острыми лепестками, изрезанными мелкими зубчиками. Такими острыми, что стоило их коснуться, как они располосовали кожу до крови, а с первой каплей ловчая петля затянулась. Там, где кровь коснулась лепестков, они изменили цвет с белого, сияющего в сумерках, на тревожно-красный, как у подгнивающего мяса.

Старик погладил детеныша по голове, и тот ненадолго притих. Если честно, у него не было времени помогать всем страждущим – каждый удар сердца напоминал, что он опаздывает, – но пройти мимо жертвы мертвого леса было выше его сил. В конце концов, это была его вина, что Навь смогла проникнуть в мир живых, вцепиться в него корнями и ветвями, ловя неосторожных существ. Изнанка, сторона духов, никогда не была безопасной, но с тленным дыханием леса стала щедро дарить смерть.

– Тише, – пробормотал он, ощупывая плети, – я помогу. Тише.

Детеныш слушался, зачарованный его спокойным хрипловатым голосом. Медленно, словно ловчие лозы были разумным зверем, старик потянулся за костяным ножом, с тихим перестуком качнулись амулеты на груди. Темное зазубренное лезвие коснулось лоз, и те вздрогнули, сжались сильнее, спеша убить свою жертву, и детеныш оглушительно завизжал.

Старик ударил резко, почти не замахиваясь. В старых худых руках не было силы, жилы едва-едва двигали кости, но плеть легко разошлась под лезвием, словно была из масла. Срез остался гладким и темным, словно его огнем прижгли, и под корочкой бурлил сок – старик не сомневался – ядовитый и куда более опасный, чем сами лозы.

Он успел. Срезал последнюю плеть прежде, чем та задушила детеныша. Тот едва дышал, шевеля посиневшими губами, глаза закатились, из-под век проглядывали белки. Старик осторожно поднял его, провел по голове, вытащил из ладоней зазубренный цветок – после смерти лоз тот почернел и увял, и лепестки поникли мягкими лоскутами.

Запах гнили сделался нестерпимым. Нужно было уходить.

Детеныш очнулся, когда старик унес его довольно далеко от ловушки, где запах рассеялся, остался позади. Завозился в руках, захныкал. Старик поставил его на землю, присел напротив.

– Тише, дитя. Все хорошо. Ты цел.

Детеныш замолчал, доверчиво глядя на старика, потер порезанные ладони. В умных звериных глазах не было страха, подвижный нос шевелился, принюхиваясь. Он некрепко стоял на ногах и покачивался, тянулся к старику, пытаясь уцепиться за его рукава, и старик со вздохом снова подхватил его на руки.

– Ты совсем ослаб, я погляжу. Неужели яд? – Детеныш снова захныкал от его слов. – Ты из города, верно? Хорошо. По велению судьбы мне в ту же сторону. Я отнесу тебя, а ты постарайся не вертеться – мои руки слабы и долго тебя не удержат.

Детеныш затих и словно стал легче.

Тропа гладкой лентой легла под ноги, растянулась до горизонта, укрытого туманной зыбью. Даже здесь, на стороне духов, медленно наступала ночь, и солнце бежало от ее черного покрывала, окрашивая за собой медью небо. Город был уже близко, старик чуял это, понимал по завихрениям тумана вокруг. Мир обращался в калейдоскоп, который менялся с каждым его шагом.

Когда сонная зимняя степь, выбеленная то ли снегом, то ли солью, сменилась на пустыри с битым кирпичом, высокие серые травы и вросшие в землю пустые дома, детеныш снова заворочался, спрыгнул и заковылял вперед, постоянно замирая и оглядываясь.

Звал.

Сердце пропустило удар, но успокоилось. Мало ли зачем звал. Скорее всего, детенышу все еще не хватало сил. О награде старик и не думал: за мелкие услуги звери не награждают, а сноходец и не осознает его как стороннего человека, а не часть кошмара.

Он последовал за ним – настороже, медленно переставляя ноги, одну руку заведя за спину и сжав нож, другой перебирая амулеты на груди. Он не знал, что его тревожит, заставляет не доверять тому, кого он только что спас. Но лучше не доверять, а потом извиниться, чем доверять и погибнуть.

Детеныш остановился у дома с целыми стеклами. Высокий деревянный забор примыкал к стенам, огораживая маленькое подворье, и старик толкнул калитку, позволяя детенышу войти. Тот с трудом проскользнул в узкую щель, снова оглянулся. Вокруг его шеи и на запястьях темнели синяки от ловчих лоз, медленно наливаясь гнилостной чернотой, и если старик до этого колебался, то сейчас последовал за детенышем уверенно. Спасти от ловушки и оставить умирать от яда – что может быть более жестоким?

Он занес детеныша в дом – чистый, но покинутый, словно хозяева встали перед вечерним чаепитием и ушли навсегда. На столе рядом с кроватью еще лежало вязание, спицы тускло блестели.

Старик уложил ребенка на кровать, и тот едва слышно вздохнул, закрывая глаза и расслабляясь. Звериные черты на застывшем лице стали отчетливее. Старик отложил нож в сторону, снял один из амулетов – костяные фигурки, перемежающиеся с