Взбаламученное море - Алексей Писемский

Из пристяжных одна, когда ей поворачивали, как следует, голову, она зад отворачивала; зад подвернут, голову отнесет. Другая же при этом и лягнула. Старик-староста, отскочив от нее, проговорил: «дъявол, что ты!». Обеих их взялись держать под узцы сельский староста и пришедший какой-то уж новый мужик.

– В трок им головы-то, в трок, – кричал было с крыльца Петр Григорьевич, но его никто не слушал.

У извозчика, заправлявшего всем эти делом, заметно дрожали руки.

– Отпускай! – крикнул он, проворно вскакивая в телегу и подбирая возжи.

Все трое расскочились. Лошади сначала пошли хорошо.

В телегу поскакали молодой малый, сельский староста, новый мужик и даже бежал было и старик-староста, да не успел уж вскочить.

– Пойдут, ничего, пойдут! – ободрял с крыльца Петр Григорьевич.

Лошади однако начинали все больше и больше забирать.

– Батюшки, бьют, кажется! – проговорил бежавший за ними старикашка.

– В самом деле бьют! – говорил Бакланов, тоже бежавший за ними.

– Держи! держи! – кричали между тем в самой телеге, и все хватали за возжи и тянули в разные стороны.

Но коренная перекусила уже бечевку, одна из пристяжных беспрестанно взлягивала, другая попала ногой в постромку. Извозчик был бледен, как полотно.

Телега адски стучала.

Из усадьбы побежало еще несколько народу, и один только Петр Григорьевич оставался спокоен на крыльце.

– Сдержать, сдержать! – толковал он вышедшей на крыльцо старухе-сказочнице.

– Держите на стену! на стену! – кричал сельский староста, соскакивая сам с телеги.

Но на стену не попали, а вылетели за околицу, а там на пашню, на косорог, в овраг. Телега перевернулась, но лошади продолжали нести. Извозчик потащился было на возжах, но бросил; новый мужик побежал было, держась за задок телеги, но упал.

Молодой парень лежал и охал.

К нему подбежал батька.

– Что, батюшка, не убился ли?

Но парень ничего ему не ответил, а вскочил и побежал за лошадьми. Те, как неопределенная масса какая-то, мелькали вдали.

– Черти! лешие! – говорил извозчик, возвращаясь в усадьбу. – Поедемте, барин, я вас на своих отвезу. Недалеко тут. В Захарьине, говорят, барыня-то кормит, – обратился он к Бакланову.

– Сделай милость, – отвечал тот.

Извозчику более всего было стыдно, что он хвастался, а лошади его разбили.

– Поедемте сейчас же! – прибавил он и затем, приведя еще дрожавшую от усталости свою тройку, заложил ее снова в бричку.

Бакланов сел.

– Прощайте! – произнес ему с крыльца своим добродушным голосом Петр Григорьевич.

Бакланов молча кивнул ему головой.

– Кричат все, лешие, а то бы я справился с ними! – продолжал, как бы оправдываясь перед Баклановым, извозчик, а потом, от сдержанной, вероятно, досады, стал неистово сечь свою тройку, так что та снова заскакала у него. Сердце Бакланова замерло в страхе, когда они стали подъезжать к Захарьину. «Ну, как ее нет тут!» – подумал он, и у него волосы на голове стали дыбом от ужаса. По крайней мере за версту еще он стал в повозке своей раком, выглядывая, нет ли на улице Захарьина экипажа Софи. Но его не было. Почти не помня себя, Бакланов обежал все дворы, и на одном из них сказали ему, что Софи приставала ненадолго, но уже с полсуток как уехала.

Выйдя на улицу, бедный герой мой сел на валявшееся бревно и горько-горько заплакал. О, как он любил в эти минуты Софи!

Часть шестая

1. Изучение исскуств

В Петербурге судьба сжалилась над моим героем: он отыскал Софи, помирился с ней, и они вместе отправились за границу.

В одно светлое блистающее утро, оба они, счастливые и довольные, выходили из гостиницы Гота в Дрездене.

Рядом с ними шел немец, чичероне.

– Мы куда это? – спросила его Софи.

– О, madame, в Grunes Gewolbe, – отвечал тот.

– Это где сокровища хранятся, – пояснил ей Бакланов, внимательно заглянув в красную книжку Бедекера.

Немец многозначительно кивнул ему, в знак согласия, головой.

Войдя во двор королевского замка, он таинственно посадил их в каких-то сенях. Тут уже сидели полная дама с двумя девицами и толстый господин, должно быть, русский купец с бородой, в пальто, непривычно на нем сидевшем, и мрачно склонивший голову. Полная дама бранилась с дочрьми.

– Ты глупа, что не надела коричневой шляпки! – говорила она.

– И не надену! – отвечала дочь.

– И я не надену! – подхватила и другая.

– Дуры! – сказала им на это мать.

Все это, разумеется, было говорено по-немецки и самым скромным образом.

– Сейчас, как выйдут, так и мы войдем! – сказал таинственно и лукаво немец.

Купец при этом приподнял на него лицо и почесал у себя за ухом.

Наконец двери отворились, и из них стала выходить толпа.

Немец, почти с азартом, схватил Бакланова и Софи за руку и втолкнул их в дверь, а потом сделал им, в знак поздравления, ручкой.

Тем их уже встретил сам господин профессор, с почтенною физиономией, в очках и ермолке. Купец и дама с дочерью тоже вошли вслед за ними.

Профессор ввел их в первую, с статуэтками, комнату и, закрыв как бы от удовольствия глаза, начал им рассказывать.

– У нас это в каждом магазине есть, – сказала Софи.

– Да, – отвечал Бакланов, – но это древность!

В одной из следующих комнат, с шпагами и орденами, Софи уже села.

Но зато внимательно и как-то злобно рассматривал все купец.

Дочери полной дамы тоже восхищались разными поддельными и настоящими брилльянтами.

В следующих затем комнатах и Бакланов зевнул, и больше уж стал обращать внимание на изображения королей саксонских, смутно соображая, как это они их этаких диких рыцарей делались все больше и больше образованными принцами.

С купца пот градом катился; но он, как человек привычный ко всякому черному делу, продолжал смотреть и слушать.

– Ух! – сказал наконец Бакланов, когда их выпустили из «Грюнес Гевельбе».

– Голова заболела, – подтвердила и Софи.

С одной только дамой немецкою ничего не случилось, может быть, потому, что она прошла, решительно ни на что не смотря.

– Угодно в галлерею? – произнес было провожатый Бакланову и Софи.

Те переглянулись между собой.

– Нет, мы бы поесть хотели, – сказали они.

– О, да! – произнес немец и вежливо повел их из дворца.

Выйдя на площадь, он приостановился и принял несколько театральную позу.

– Мост! – начал он, показывая в смом деле на мост: – был разрушен французами… император русский восстановил его… Приятно вам это слышать?

– Да, – отвечал Бакланов.

– Терраса! – продолжал провожатый докторальным тоном, ведя наших путников на известную Брюлевскую террасу.

– Здесь очень мило! – сказал Бакланов.

Внизу, перед самыми почти их глазами, не очень шумно, да и не совсем мертво, катилась Эльба. По ней приплывали и отплывали веселые на вид и с веселым народом пароходы. Впереди, на другом берегу, раскидывался старый город, весь перемешанный с зеленью.

Софи села и спросила себе кофе.

Бакланов сел около нее.

Проводник с серьезным видом начал толковать им:

– Все это министр и любимец Августа, курфюрста саксонского, Брюль сделал!.. Это его место и дворец.

– Брюль? – переспросил Бакланов.

– Да, – отвечал немец: – но слава наша на земле – дым: он умер, и потомок его таким же ремеслом занимается, как и я…

Подкрепившись кофеем и освежившись воздухом, путники наши объявили о своем желании итти в картинную галлерею.

Немец гордо пошел вперед.

Бакланов повел Софи под руку. За границей они новою какою-то любовью стали жить, точно снова ее начинали.

– Софи! – шептал потихоньку, но с восторгом, Бакланов: – ведь мы будем видеть Сикстинскую Мадонну, пойми ты это!

– Да, – отвечала она.

– Софи, смотри: это Гвидо Рено настоящий! – начал он восклицать с первого же шагу.

Купец тут же похаживал своею здоровою походкой и на все, не столько со вниманием, сколько со злобою посматривал.

– Каков Караччи-то, каков? – кричал на всю залу Бакланов. – Отойди вот туда, сядь вот тут! – говорил он, отводя и сажая Софи на диванчик: – смотри, видишь эту перспективу капеллы и спину этой молящейся женщины?

– Вижу, – говорила Софи.

Румянец снова начинал пропадать у нее на щечках, и появлялась бледность утомления.

– Пойдем, я хочу поскорее Мадонну видеть! – сказала она.

– Ах, душа моя, нет! – сказал было сначала Бакланов, но, впрочем, пошел.

– Это вот Рембрандт, это Джулио Романо, это Клод Лоррен; наперед вижу и знаю, не подходя.

Софи заглянула на надпись.

– Нет, это Тициан подписано! – сказала она.

– Да, ну, они схожи в манере, – произнес Бакланов, и они вошли к Мадонне.

В первое мгновение Софи и Бакланов взглянули на картину, а потом друг на друга.

– А! – произнес он, увлекая и сажая Софи на диван. – А! – повторил он. – Тебя что больше всего поразило?.. – прибавил он почти шопотом.

– Младенец, я уж и не знаю, что это такое! – отвечала Софи.