Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

С Натальей всё было совершенно иначе. Её показная грубость, какое-то упрямое нежелание быть искренней, мягкой, ставило в тупик, и напряжение в общении с ней от этого ни на секунду не исчезало, а это страшно изматывало. Казалось, она постоянно держит круговую оборону, не подпуская к себе никого на расстояние вытянутой руки, боится самого невинного проявления заботы, участия, а желание помочь воспринимает как посягательство на свой внутренний суверенитет. Она ведь так и не призналась Алексею в том, кто на самом деле отец Сергея и кто она ему – мать или тётка. А они проговорили далеко за полночь. Подобная таинственность хороша только при чтении детективных романов, а в обыденной жизни только раздражает и отталкивает. Вероятно, поэтому не нашла она в своей жизни верного спутника и кукует теперь одна-одинёшенька. Бедная.

Всё совершается по воле Господней, это так. И Богомолов чувствовал, что и в том, как он внезапно сорвался с насиженного места и помчался с Иваном за тридевять земель в Москву, и как нечаянно встретил на телеграфе Наталью, и как нежданно-негаданно стал отцом – во всём этом, без сомнения, существует промысел Божий. Он угадывал его, и готов был принять, и радовался, и страшился. Ведь не мог же он наперёд знать, что ждёт его, чем дело закончится и какова в этом доля его участия и ответственности. А в том, что его ожидают очень непростые житейские ситуации и внезапные крутые повороты судьбы, он ни секунды не сомневался.

" Господи! Дай силы не терять достоинства и надежды! И помоги вынести всё, что мне предстоит. Господи!.. Что бы ни случилось, помоги!."

Богомолов вышел на улицу. Осень набирала силу, и последние погожие деньки как предвестники будущего ненастья обещали легкомысленным и безпечным москвичам не сегодня-завтра мокрый снег с дождём, унылую распутицу и перманентную уличную грязь вплоть до крещенских морозов. А пока… Солнце ярко сияло в хрустальной голубизне чистого неба, отражаясь в чёрных лужах на сером асфальте, затянутых тонким прозрачным ледком.

В конце концов, ничего страшного не произошло. Ведь так? Напротив, жизнь наполнилась новым радостным смыслом. А дальше?.. Что будет, то будет. Если не дано нам угадать наш завтрашний день, надо жить днём сегодняшним. Он вдохнул полной грудью морозный осенний воздух и зашагал по московским улицам просто так. Куда глаза глядят… Радуясь и удивляясь такому внезапному, свалившемуся ему точно снег на голову, казалось, давно позабытому ощущению молодости, бодрости, счастья. Да, да!.. Именно – счастья. Хотя…

Кто может с полной уверенностью сказать, что до конца понимает подлинный смысл сего таинственного слова? И в тысяче стихотворений его не раз и не два повторили, и песни о нём пропели, а поди, спроси, что такое счастье, никто толком объяснить не сумеет. Всё-таки прав был Александр Сергеевич, когда накануне смерти сказал: " На свете счастья нет. но есть покой и воля…" Вот и надо собрать волю в кулак и спокойно принять жребий, что выпал на долю твою.

Богомолов остановился перед уличным киоском, на котором большими буквами было написано странное таинственное слово: "МОТЗК"! А чуть ниже – уже маленькими буковками расшифровывалось это неудобоваримое название: "Московское объединение театрально-зрелищных касс".

"Как раз то, что мне надо!" – подумал Алексей Иванович и склонился к открытому окошку киоска.

– Скажите, пожалуйста, что у вас есть на сегодня? – спросил он и в ответ услышал изумленный возглас.

– Богомолов?!.. Лёшка?!.. Это ты?!..

– Лиля?!..

Конечно, трудно было узнать в пожилой замученной женщине вечную хохотушку Лильку Котину, бывшую однокурсницу и любимицу всей группы, с которой однажды он даже поцеловался в курилке под лестницей, но он узнал. Те же ямочки на щеках, тот же задорно вздёрнутый носик…

Только… Озорные серые глаза потухли, и вокруг них легла густая сеточка частых морщин, а пышные русые волосы стали совершенно серебряными и уже не вились непослушными кольцами по всей голове, а были гладко зачёсаны за уши и собраны на затылке в тугой пучок.

– Вот так встреча!.. Лёшка, ты с того или с этого света объявился?.. Мне Жорик Париянц говорил, будто в сорок четвёртом убили тебя?..

– Да нет, живой вроде остался… А ты?..

– Я тоже, как видишь… Живая…

– Я не в том смысле, – смутился Алексей Иванович. – Как поживаешь?..

Она пристально посмотрела на него, потом решительно достала из-под стола табличку с надписью "Технический перерыв", закрыла окошко и, заперев дверь киоска на ключ, взяла бывшего однокурсника под руку.

– Пошли!.. На бульваре посидим, покалякаем… Не моху я с тобой вот так взять и расстаться… Мы же лет сорок не виделись. Так?..

– Вроде того… Даже поболе…

– Год-два значения не имеют.

– А тебе не влетит?..

– За что?..

– Ты как-никак с работы ушла… В прежнее время тебя бы за это…

– Ничего подобного!.. Я не ушла, а объявила технический перерыв.

– А почему "технический"? Что сие означает?..

– Какая тебе разница?.. Означает он лишь то, что я хочу с однокашником по душам поговорить… Лёшка, не будь занудой!.. Тем более, сегодня понедельник – пустой день… В большинстве театров выходной. Только Малый работает да ещё ТЮЗ… Так что сопротивление твоё безполезно, товарищ Богомолов. Идём!.. – и она почти силой потащила его в сторону Тверского бульвара. Там они сели на скамейку напротив бывшего Камерного театра, и Лилька начала свой рассказ:

– Может, ты не знаешь, но я на пятом курсе за Юрика Лапина замуж вышла. Помнишь, он курсом старше нас был?.. Жорик всё смеялся надо мной: мол, что ты в этом дохляке нашла? А для меня "дохляк" Юрка был лучше вас всех "красавцев-здоровяков"!.. Вместе взятых!.. Да, не Аполлон, да, порок сердца, да, больная мать и сестра-инвалид!.. Мне тогда на всё наплевать было. Я без него и дня прожить не могла. Но осенью тринадцатого года нам пришлось расстаться почти на год. Юрик уехал в Геттингенский университет, ведь он занимался немецкими романтиками и Гейне, а я осталась доучиваться в Москве. Но настал блаженный миг, и весной четырнадцатого, как только получила диплом, тут же на всех порах помчалась к нему в Германию. Какое это было чудесное времечко, Алёшка!.. Мы так любили друг друга!.. Диссертация Юрика продвигалась с удивительной быстротой, и будущее рисовалось мне только в голубых или розовых тонах. Не могли мы тогда даже на секунду предположить, что нас всех впереди ожидает!..

И она поведала своему бывшему однокурснику невесёлую историю своей жизни, как две капли воды, похожую на житейские передряги миллиона россиян, попавших в чудовищный водоворот исторических катаклизмов начала двадцатого века.

Когда началась война, они с Юриком оказались отрезанными не только от дома, но и вообще ото всего внешнего мира. На русских в Германии смотрели, как на шпионов. Полицию не интересовало, что они занимались всего лишь немецкой поэзией и военные секреты их вовсе не волновали. Супруги Лапины в одночасье стали для немцев врагами и буквально на каждом шагу ощущали на себе пристальный взгляд германской контрразведки. А все попытки выехать в Россию заканчивались для них ничем. Ужаснее всего было то, что Юрик не имел никаких известий о матери и больной сестре. Мама его была уже в очень пожилом возрасте: когда Юрик появился на свет, ей было сорок два года, а сестра с детства была прикована к инвалидной коляске. Полиомиелит сделал её калекой и без посторонней помощи она обходиться не могла. Это приводило Лапина в отчаяние!

Он забросил диссертацию, и все свои слабые силы тратил на то, чтобы найти хоть какой-нибудь заработок. Занимался случайными переводами, к счастью, он знал шесть языков, иногда под псевдонимом Шлихт печатался в литературных журналах… Это может показаться странным или даже смешным, но Лапин начал писать патриотические немецкие стихи… Занятие это вызывало в нём приступы тошноты, но спасало от неминуемой голодной смерти…

Так продолжалось больше года.

Но, как говорится, мир не без добрых людей, и несчастным полу-эмигрантам, что случается чаще всего, помог случай. Однажды в концерте они случайно оказались в креслах рядом с одним весьма респектабельным господином. Как выяснилось чуть позже, он был норвежским дипломатом и страстным почитателем Гейне. На этом они и сошлись… Звали этого господина Олаф Сигуерсен. Юрик и Олаф могли до изнеможения наперебой читать стихи, которые знали наизусть. До хрипоты спорить, до умиления восторгаться. Узнав о проблемах русской семьи, господин Сигуерсен вызвался им помочь. Неизвестно, каким образом, но он сумел выправить Юрику и Ляльке шведские паспорта, и в марте шестнадцатого года они сначала через Швейцарию добрались до Генуи, а потом оттуда на пароходе через Кадис и Гибралтар отплыли в Америку. Там Юрик наконец-то узнал о судьбе своих родных. Мать его умерла летом пятнадцатого года, а сестру отправили в инвалидный дом, где она через два месяца тоже тихо скончалась. Как определил Юрик: "От тоски." Для обоих это был страшный удар. Торопиться домой стало ни к чему, и они решили обосноваться в Штатах. Юрик довольно быстро нашёл работу. Ему предложили семинар по русской литературе девятнадцатого века в Йельском университете, и очень скоро Лапины стали самыми настоящими янки.