А есть а - Айн Рэнд

Когда ты, вернувшись, выступила по радио?

Да! А ты слушал?

Конечно. Я рад, что ты это сделала. Это было совершенно великолепно. А я… я знал это.

Знал… о Хэнке Реардэне?

До того, как увидел тебя в долине.

– Ты… Когда ты узнал о нем, это оказалось для тебя неожиданностью?

– Да.

Было ли?.. – Она запнулась.

…мне тяжело? Да. Но только несколько первых дней. В следующую ночь после этого… Хочешь, я расскажу тебе, что делал в ту ночь, когда узнал об этом?

– Да – Я никогда не видел Хэнка Реардэна, только его фото графии в газетах. Я узнал, что в тот вечер он поехал в Нью– Йорк на какое-то совещание крупных промышленников. Мне захотелось взглянуть на него. Я отправился в отель, где проходило совещание, чтобы подождать его у входа. Подъезд был ярко освещен, но вокруг стояла темнота, по этому я мог все видеть, оставаясь невидимым. У входа шаталось несколько зевак, а мелкий дождик заставлял прохожих держаться поближе к стенам домов. Участников совещания, выходивших из отеля, легко было узнать по одежде и манерам – сверхроскошная одежда и сочетание властности и робости – как будто они изо всех сил притворялись и из-за этого чувствовали себя виноватыми. Тут находились водители, ожидавшие их в автомобилях, несколько репортеров, пытавшихся остановить их, чтобы задать свои вопросы, и непрошеные поклонники, жаждущие услышать от них хотя бы слово. Эти промышленники оказались измученными людьми почтенных лет, рыхлые, лихорадочно стремящиеся скрыть свою неуверенность. А потом я увидел его. На нем был дорогой плащ и надвинутая на глаза шля па. Он шел быстрым шагом, с уверенностью, которая должна быть заслужена, и он ее заслужил. Кое-кто из знакомых промышленников набросился на него с вопросами, и эти киты индустрии, разговаривая с ним, ничем не отличались от снующих тут же прилипал. Я взглянул на него – он сто ял с поднятой головой, взявшись одной рукой за ручку дверцы своей машины. Я увидел беглую улыбку под надвинутой на глаза шляпой, улыбку уверенного в себе человека, нетерпеливого и слегка забавляющегося. А затем на какое– то мгновение я сделал то, чего никогда не делал раньше, чем грешит большинство людей, портя этим себе жизнь: я увидел этот момент вне его контекста, я увидел мир таким, каким он заставил его выглядеть, как будто он стремился привести его в соответствие с собой, как будто он олицетворял его. Я увидел мир свершений, неукрощенной энергии, дороги без препятствий, ведущей через годы к радостям награды за свой труд; я увидел, пока стоял под дождем в толпе зевак, что принесли бы мне мои годы, если бы такой мир существовал, и почувствовал отчаянную тоску, ведь он был воплощением того, чем должен был быть я… имел все, что надлежало иметь мне… Но это длилось лишь долю секунды. Затем я увидел все то же самое, но уже в реальном виде и истинном значении – я увидел, какую цену он платит за свои блестящие способности, какие мучения он переносит, в молчаливом изумлении пытаясь понять то, что я-то уже понял. Я увидел мир, к которому он стремится, но который еще не создан и не существует, я вновь увидел его, но уже тем, кем он являлся – символом моей борьбы, героем, не получившим вознаграждения, за которого я должен отомстить и которого должен освободить; и тогда… тогда я принял то, что узнал о тебе и о нем. Я увидел, что это ничего не изменило, что мне следовало этого ожидать… так оно и должно быть.

Он услышал ее слабый стон и мягко рассмеялся:

– Дэгни, это не значит, что я не страдал, это значит, что я знаю, что с болью надо бороться и надо отбросить ее. нельзя принимать ее как составную часть своей души, как постоянный шрам своих представлений о жизни. Не надо меня жалеть. Страдание сразу же оставило меня.

Она обернулась и молча взглянула на него, он улыбнулся, приподнявшись на локте, чтобы увидеть ее лицо, а она лежала замерев, не в силах пошевельнуться. Она прошептала:

– Ты был путевым рабочим здесь… здесь!.. Двенадцать лет…

– Да.

– Сразу же после…

Сразу же после того, как оставил «Твентис сенчури мотор».

В ту ночь, когда ты увидел меня в первый раз… ты ведь уже работал здесь?

Да. А в то утро, когда ты захотела наняться ко мне в прислуги, я все еще оставался твоим путевым рабочим, находящимся в отпуске. Теперь ты понимаешь, почему я так смеялся.

Она все еще смотрела на его лицо; улыбка на ее лице выражала страдание, а его улыбка излучала чистую радость.

Джон…

Говори. Только говори все.

– Ты был здесь.. И все эти годы…*: -Да –…все эти годы… когда погибала железная дорога…! когда я искала людей с интеллектом… боролась, пытаясь удержать всякого, в ком оставалась хоть капелька ума, и если находила…

– …когда ты прочесывала страну в поисках изобретателя моего двигателя, когда ты кормила Джеймса Таггарта и Висли Мауча, когда ты назвала свое высшее достижение именем врага, которого хотела уничтожить.

Она закрыла глаза.

– Я был здесь все эти годы, – продолжал он, – сов сем рядом, в твоем царстве, наблюдая твою работу, твое одиночество, твои устремления, наблюдая, какова ты в битве, которую, как ты считала, ведешь вместо меня, в битве, в которой ты поддерживала моих врагов и постоянно проигрывала; я находился здесь, укрытый только недостатками твоего зрения, как Атлантида была укрыта от тебя рукотворным миражом. Я находился здесь в ожидании дня, когда ты прозреешь, когда ты поймешь, что согласно кодексу того мира, который ты поддерживаешь, все ценимые тобою вещи обречены попасть на самое темное дно подземелья и что именно там тебе придется искать их. Я находился здесь. Я ждал тебя. Я люблю тебя, Дэгни. Я люблю тебя больше своей жизни, и это я, который учил людей, как любить жизнь. Я также всегда учил их никогда не рассчитывать получить что-то, не уплатив, – и то, что я сделал сегодня ночью, я сделал с полным сознанием, что мне придется за это расплатиться и что ценой может оказаться моя жизнь.

– Нет!

Он улыбнулся и кивнул:

Да. Ты же знаешь, что на этот раз ты победила меня, что я нарушил собственное решение, но я сделал это сознательно, зная, к чему это ведет. Я сделал это не увлеченный моментом, не вслепую, а полностью понимая все последствия и готовый принять их на себя. Я не мог позволить себе упустить это мгновение, оно принадлежало нам, любовь моя, мы его заслужили. Но ты еще не готова порвать со всем и присоединиться ко мне – не надо возражать, я это знаю, – и если я предпочел взять то, что еще не полностью принадлежит мне, я должен за это за платить. У меня нет возможности узнать, когда и как это будет, но я знаю, что, если поддамся врагу, буду сам отвечать за последствия. – Он улыбнулся в ответ на ее ищущий взгляд: – Нет, Дэгни, ты мне не враг по разуму, это-то и привело меня к тому, что произошло, но ты мой враг фактически, по своим действиям, хотя ты этого и не пони маешь, зато я хорошо понимаю. Мои сегодняшние враги не представляют для меня опасности. Ты – представляешь. Ты единственная, кто сможет помочь им отыскать меня. Они никогда не смогли бы узнать, кто я, но с твоей помощью – узнают.

Нет!

Намеренно, конечно, нет. И ты вольна пересмотреть свои действия и действовать по-другому, но пока ты про должаешь в том же духе, ты не вольна избежать логики собственных действий. Не хмурься, выбор сделал я – и я выбрал опасность. Я делец, Дэгни. Я хотел тебя, но был не властен изменить твое решение, мне оставалась только возможность справиться о цене и решить, смогу ли я заплатить ее. Смогу. Моя жизнь принадлежит мне, и мне решать, тратить ее или вложить во что-либо, а ты, ты для меня, – и жестом, как бы продолжавшим его рассуждения, он приподнял ее и поцеловал в губы, а она продолжала лежать, отдаваясь его силе, откинув назад голову в струящемся каскаде волос, удерживаемую на весу только губами, прижавшимися к его губам, – ты для меня единственная награда, которую я мог получить и которую избрал. Я хотел тебя, и если цена этому – моя жизнь, я отдам ее. Мою жизнь, но не мой разум.

Он сел, в глазах его внезапно появился жесткий отблеск; он с улыбкой спросил:

Хочешь, чтобы я присоединился к тебе и отправился работать? Хочешь, я исправлю систему сигнализации?

Нет! – Ее крик последовал почти тотчас же, словно в ответ на ее видение – она увидела мужчин, сидевших за отдельным столом в банкетном зале отеля «Вэйн– Фолкленд».

Он рассмеялся:

Отчего же нет?

Я не хочу, чтобы ты работал на них!

А сама?

Я считаю, что их дни сочтены, победа останется за мной. Я смогу еще немного продержаться.

Верно, ты сможешь еще немного продержаться, но не до победы, а до прозрения.

Я не могу допустить, чтобы все пошло прахом! – Это был крик отчаяния.

Пока не можешь, – спокойно возразил он.

Он поднялся, и она послушно встала следом за ним, все еще не в силах продолжить разговор.

– Я останусь здесь, на своей работе, – сказал он. – Но не пытайся меня увидеть. Тебе придется вынести то, что вынес я и от чего хотел избавить тебя, ты должна жить дальше, зная, где я, желая меня, как буду желать тебя я, но не позволяя себе приблизиться ко мне. Не ищи меня здесь. Не приходи в мой дом. Не позволяй им увидеть нас вместе. А когда достигнешь конца, когда будешь готова уйти, не говори ничего им, просто возьми мел и начерти знак доллара на пьедестале памятника Нэту Таггарту, где ему и надлежит быть, а потом отправляйся домой и жди. В течение суток я приду к тебе.