Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Независимость от СССР Литва объявила в одностороннем порядке в марте 1990 года — и в результате отношения с Москвой испортились почти до точки разрыва. Горбачев отказался признать Декларацию независимости и направил в республику дополнительные войска. Норич понял, что в условиях политической неопределенности вопрос о книгах и документах ИВО можно решить только на самом верху, через нового главу литовского государства Витаутаса Ландсбергиса. Он надеялся на понимание: родители Ландсбергиса во время войны спрятали и спасли девочку-еврейку.
Первая встреча пошла не по плану. Норич час прождал у кабинета Ландсбергиса — шло чрезвычайное заседание Совета министров. Едва Норич вошел в кабинет, глава государства с горькой улыбкой сообщил, что у него «хорошие новости»: в Вильнюс направлены советские вертолеты. Вот-вот будет объявлено чрезвычайное положение. Ландсбергис извинился за то, что вопрос с еврейскими книгами и документами придется отложить еще на день[516].
Переговоры продлились несколько лет. За это время распался Советский Союз, в Литве сменилось несколько правительств, подписывались договоренности между ИВО и государственными организациями, а потом литовцы их нарушали, в ИВО дважды сменялись директора. По ходу всей этой свистопляски Книжная палата разобрала завалы в костеле Святого Георгия, в результате были обнаружены новые еврейские сокровища.
Окончательную договоренность выпало подписать директору ИВО по науке Алану Надлеру в декабре 1994 года. Теперь документы нужно было переправить в Нью-Йорк для реставрации, описания, копирования — и отправки обратно в Вильнюс. Для исторической памяти и науки то была великая победа: документы вновь увидели свет. Однако чисто по-человечески трудно было принять тот факт, что члены «бумажной бригады» рисковали жизнью, а некоторые и заплатили ею только за то, чтобы ИВО получил фотокопии собственных материалов. Надлер оставил за собой право на дальнейшие переговоры.
Настал торжественный день: тридцать пять ящиков весом под двести килограммов прибыли в аэропорт Ньюарка 22 февраля 1995 года, их сопровождал глава Центрального государственного архива Литвы. Когда ящики доставили в ИВО, сотрудники начали вскрывать их с нетерпением детей, дожидающихся подарка на Хануку.
Внутри оказались самые разные документы: приглашение на свадьбу рабби Менахема-Менделя Шнеерсона — любавичского ребе; афиша спектакля «Дибука» в постановке Виленской труппы 1921 года; входной билет на праздничные службы в Большой виленской синагоге; детская тетрадь по геометрии с заметками на идише; листовка 1937 года с поздравлением Еврейской автономной области в Биробиджане в связи с третьей годовщиной создания. Надлер, директор ИВО по науке, едва удержался от слез, когда обнаружил фотографии погрома 1919 года в Дубове. В этом погроме погибли восемь членов семьи его отца. Дина Абрамович достала письмо Макса Вайнрайха из Копенгагена к сотрудникам ИВО за 1940 год. Они будто бы сели в машину времени[517].
Открывали все новые ящики, архивариусы и администраторы раз за разом восклицали: «О Господи!» Никогда еще в стенах этого светского института так часто не поминалось имя Бога[518].
При этой волнующей сцене присутствовала одна особая гостья. Рахела Крыньская-Мелезин приехала осмотреть бумаги, которые помогала спасать пятьдесят с лишним лет назад. «Я страшно расчувствовалась, — призналась она, описывая момент, когда бросила первый взгляд на документы. — А ведь в гетто видела их каждый день». Подумав, она добавила: «Калманович постоянно твердил: “Не переживайте, после войны всё к вам вернется”»[519].
В январе 1996 года, когда прибыла вторая партия из 28 ящиков, в ИВО организовали масштабное торжество. Институт присудил восьмидесятилетнему Аврому Суцкеверу награду за спасение еврейского культурного наследия. То был знак публичного признания, в котором ему и Шмерке Качергинскому отказали в 1947-м, во время холодной войны, опасаясь последствий: чествования припозднились почти на пятьдесят лет. Суцкевер не смог по состоянию здоровья приехать в США, так что награду от его имени получила Рахела Крыньская.
Надлер — директор ИВО по науке и раввин — произнес благословение «Шегехияну»: «Благословен Бог, который даровал нам жизнь, и поддерживал ее в нас, и дал нам дожить до этого времени». Давид Рогов, ветеран еврейской сцены и уроженец Вильны, знавший Шмерке и Суцкевера подростками, прочитал стихи Суцкевера, в том числе «Пшеничные зерна». То был вечер радости со слезами на глазах. Глава вильнюсской еврейской общины писатель Григорий Канович сказал, что в свете истории еврейского народа в ХХ веке все истинно еврейские торжества — это радость со слезами на глазах.
Суцкевер не присутствовал на церемонии, однако слова, которые он произнес несколькими годами раньше, на праздновании шестидесятой годовщины ИВО, буквально витали в воздухе. То было последнее его заявление по поводу работы в «бумажной бригаде»:
Получив от директора Самуэля Норича приглашение приехать на празднование шестидесятой годовщины ИВО, я подумал: наверное, это ошибка. ИВО у меня внутри, так что мне некуда ехать.
Потом я перечитал приглашение в другом ключе, и мне бросились в глаза такие строки: «Самое важное, что мы можем передать американским евреям, — это наше бесценное восточноевропейское наследие. Наше существование невозможно без постоянных усилий по сохранению преемственности в культуре. Среди ныне живущих нет никого, кто сделал бы больше Вас для сохранения этой преемственности».
Среди ныне живущих. Не стану скрывать, что от этих слов у меня земля зашаталась под ногами — если истинно то, что человек создан из земли. Я отправил директору ИВО второе письмо: приеду.
Когда злодеи превратили Вивульского, 18, в Понары еврейской культуры и приказали нескольким десяткам евреев из Виленского гетто копать могилы для нашей души, мне, посреди великих наших несчастий, выпала удача: судьба даровала мне Желтую Звезду Давида, и я стал одним из этих нескольких десятков евреев.
Только там и тогда, наблюдая, как сотрясаются основы храма ИВО, я смог сполна оценить заслуги его архитектора Макса Вайнрайха.
Надеюсь, Вайнрайх простит меня за то, что посреди бумажного вихря в здании ИВО я читал документы из его личного домашнего архива, которые тоже перевезли туда. Это чтение воодушевляло меня
