Флейта Нимма - Марина Кимман

Аллегри откинул сеть. В лодке был все тот же мусор — галька, обломки раковин и деревяшек… птицы тоже внесли свою лепту.

— Что это, там? — вдруг сказала Омо.

На горизонте виднелась… туча. Или не туча. Для облака она была слишком неподвижной. Аллегри, памятуя о том, что показал ему Нимм в своей пещере, забеспокоился. Ему уже тогда не понравилось, что остров по цвету почти сливался с водой и небом. Попробуй его найди.

Художник выгреб остатки мусора из лодки. Однако сдвинуть ее оказалось невозможно — слишком завязла в песке. После получаса безуспешных попыток он подумал, что неплохо бы подключить девчонку.

Оказалось, что все время, пока он пытался сдвинуть лодку, Омо сидела внутри неё.

Аллегри возмутился. Он мог предположить, что Омо откажется помогать. Все-таки в этом состоянии женщины начинают носиться с собой, как пожилая тетушка с драгоценным фарским хрусталем — но настолько откровенного саботажа он даже вообразить не мог.

— Советую дождаться прилива, — сказала Омо, когда Аллегри наконец-то понял, какие слова наиболее точно выразят его отношение к происходящему.

— Я не могу ждать!

— Либо ты ее дотолкаешь как раз тогда, когда начнется прилив, либо океан все сделает сам, — меланхолично заметила она. — Лодка и без меня тяжелая.

Аллегри был вынужден признать, что она права, хотя сейчас ему очень хотелось броситься в воду и плыть, плыть, до тех пор, пока он не утонет или пока его не вынесет на синий, как небо, песок острова. Но это было бы дуростью, особенно сейчас.

Аллегри уселся в лодку вместе с Омо. Ему, впервые за долгое время, захотелось курить — за всеми делами он и не заметил, как перестал баловаться табаком. То ли потерял трубку в горах Айзернен-Золена, то ли еще в Фару…

Тишина вокруг художника и девушки была очень плотной.

— Почему ты одна? — вдруг спросил Аллегри.

Омо вздрогнула. На секунду художник увидел тень страха в ее глазах.

Она помотала головой. Ее руки, до того безучастно лежавшие на коленях, пришли в движение. Омо стала счищать с кожи налипшую на нее многодневную грязь.

Судя по всему, она не совсем осознавала, что делает.

— Я зря пошла с тобой, — сказала она.

Констатация факта. Аллегри напрягся. Что это значит? Она разгадала его замысел? Она решила, что ей лучше было бы остаться там? Что теперь?

Он потянулся к кинжалу Виорики. Не убивать, нет. Не сейчас. Припугнуть.

— Я не уверена, что смогу выдавить из себя хоть один звук, не то что песню, — сказала она.

Омо подняла взгляд и вскрикнула.

Аллегри побагровел, желваки вздулись. Ей сразу вспомнился Лемт, как он повернулся… и вот уже это не ее любимый — да, любимый! — а какое-то чудовище, которому от Омо нужна только ее жизнь.

Аллегри бесконечно долго вставал с места, скидывая с себя сумки и прочий скарб — медленно — первые секунды, когда она еще не успела понять, что происходит. Затем метнулся к ней. Девушка вжалась в дно лодки.

Все, конец, подумала она.

Но нет. Аллегри взял ее за плечи и встряхнул.

— Если понадобится, ты запоешь. Как птица. Как-нибудь. Ты поняла меня? — каждую фразу он произносил шепотом и при этом встряхивал ее. — Я не для того…

А ведь он и правда безумен, вдруг поняла Омо. Почему-то это ее успокоило. Видимо, это была последняя капля, и после нее девушка уже не могла бояться.

Слишком много всего.

Аллегри осекся и отпустил ее. Сел на свой конец лодки, пригладил волосы и уставился куда-то в лес. Кажется, он даже не видел его.

Вода стала прибывать. Омо наконец позволила себе пошевелиться и принять более удобное положение.

— Я не боюсь тебя, — сказала она, когда лодку приподняло на волнах. — Я иду туда по своей воле.

Аллегри очнулся, и, не глядя на нее, взялся за весла.

В детстве Омо не раз и не два видела, как на главной площади Лфе в Ойомее казнили преступников и контрабандистов. Ее уже тогда интересовало, о чем они думают в последние минуты своих жизней. Кто-то боялся до такой степени, что мочился под себя. Омо помнила, как это нравилось толпе, как они смеялись и отпускали замечания на счет осужденного. Другие ждали своей участи спокойно, порой прикрыв глаза, порой смотря на небо, куда их душам предстояло отлететь, после того, как собаки растерзают тело.

Что же они там видели, в небе? Омо часами смотрела на горизонт, пытаясь понять, но у нее никогда это не получалось.

А теперь… теперь все стало ясно. Внутри нее поселилось тишина, и она была удивительно схожа с тем небом на горизонте, с этим морем, вечно меняющимся, но остающимся неизменным в самой своей сути.

Самое интересное, что и те, кто был спокоен перед лицом смерти, и те, кто визжал и потешал толпу своим неподдельным, животным ужасом, становились одинаковыми, после того, как переступали последнюю черту.

Не закон уравнивает людей, а смерть — говаривал отец Омо, когда-то давно. Отец, которым он был до того, как изгнал ее из дворца… из семьи.

Лодку толкнуло. Аллегри вытащил ее на берег, окончательно вымочив ноги. Омо все это время не шевелилась, и только тогда, когда движение прекратилось, очнулась.

Художник подал ей руку и помог выбраться из лодки.

Омо, выбравшись на берег, споткнулась. К ладоням прилипли песчинки, каждая немного иного оттенка. Она отряхнула руки и оглядела остров.

Тут ничего не было, кроме дюн и барханов песка, который вобрал в себя все варианты голубого и синего — море, в котором нельзя утонуть, небо, в которое невозможно взлететь.

На самой высокой точке острова кто-то древний соорудил круглую площадку, отмеченную валунами из оплавленного песка, и поставил там белый плоский камень — алтарь.

Аллегри пошел туда. Сначала ему приходилось тащить Омо за собой, но довольно скоро ей это надоело. Она вырвала руку и выпрямилась во весь рост, хотя было видно, что нелегко ей это дается.

— Я иду по своей воле, Ксашик.

— Меня зовут Эль Аллегри, — сказал он.

Омо пошла вперед.

— Вот и хорошо, — Аллегри улыбнулся и вытащил флейту. Больше не было нужды ее скрывать.

Он чувствовал это. Нетерпение. И его собственное, и инструмента.

Сколько времени флейта молчала, совершенно бесполезная, если, конечно, не считать надежды, которую она ему дарила во время путешествия?

Это было неправильно.

Флейты должны петь. По крайней мере, его флейта должна. И будет.

Омо следовала за ним, еще более тихая, бледная и задумчивая, чем в последнее время.

— Сейчас, — Аллегри встал на алтарь, — мы загадаем желания.

Он помолчал. Нимм не говорил, что желание Омо сбудется, но она не должна была подозревать об этом — до самого конца.