Вдова - Наталья Парыгина

Анюта в белом платье и с легкой, убранной цветами фатой на пушистых волосах, смущенная и счастливая, сидела в центре стола. Костя, красивый, смуглый, мужественный, не отрывал взгляда от невесты, и в глазах его ловила Дарья восхищение и добрую заботливость. «Любит он ее, — с грустноватой растроганностью думала Дарья, — зря я тревожилась, хорошо будут жить».

На свадьбу из деревни приехала мать Кости. Была она толстая, неуклюжая и веселая. Сидя рядом с Дарьей, сватья не проносила рюмочку мимо рта. Наклонившись к Дарье, пьяно шептала:

— Давно ли я у него из штанов ремнем пыль выбивала? И вот тебе: женится.

— Годы птицами летят да назад не возвращаются, — сказала Дарья.

Бойкая девчонка звенящим голоском давала жениху совет:

— Не попадай, Костя, жене под каблучок. Теперь шпильки — насквозь проткнет.

Галя дергала Дарью за рукав.

— Мама, я люблю, когда свадьбия!

Обрывки разговоров долетали до Дарьи словно откуда-то издалека.

— Что, — кричала через стол Настя Мусатову, — что, Борис Андреевич, — молодым или старым слаще жениться?

— На хорошей невесте всегда хорошо.

— Мой пьянчуга замерзнет где-нибудь под забором — я тоже замуж выйду, — заявила Настя.

— Горько! — орала компания. — Горько!

И сквозь застилавшие глаза слезы глядела Дарья, как с лаской в глазах наклоняется к дочери Костя и бережно целует ее.

— Жена да убоится мужа-а!.. — насмешливо басит белобрысый парень.

И вдруг резкая, отрывистая музыка забивает голоса. Кто-то включил магнитофон.

— Танцевать! Давайте танцевать!

«Заполошная, — думает Дарья о девчонке, орущей про танцы. — Не дала за столом посидеть».

Но уже повскакали гости. Парни сдвигают к стене столы. «Плясовую бы сейчас, — думает Дарья... — И я бы сплясала...» Но Михаил Кочергин спит, умостив голову на подоконнике. А магнитофон расплескивает странные, режущие слух звуки. Ощипанная девчонка, которую приметила Дарья на защите дипломных проектов, первой выскакивает на середину комнаты и начинает так бойко дрыгаться, словно человек десять дергают ее в разные стороны за невидимые ниточки. Белобрысый парень, встав напротив, выгибает спину назад, приседает и опять поднимается, успевая в то же время двигать животом и руками. Другие парни и девушки подключаются к танцу, и Нюра с Костей, встав друг против друга, тоже елозят руками, как бы подманивая друг друга, и под музыку выламываются в нелепой трясучке.

— Где ж Алена? — вдруг спохватилась Дарья.

Алена за столом сидела печальная, улыбалась через силу. А теперь и вовсе исчезла. Дарья распахнула дверь и на веранде, при тусклом свете маленькой лампочки увидала Алену.

В накинутом на плечи пуховом платке, Алена стояла, обняв почернелый деревянный столбик, глядела вдаль. Речка тускло блестела в ночи, несколько огоньков в окошках ближней деревни светились на черном склоне холма. Было холодно, снег уже выпадал, да растаял.

— Ты что, Алена? — спросила Даша. — Что ушла?

— Фросю вспомнила, — грустно отозвалась Алена. — Поглядела на твою Анюту и вспомнила. Столько же лет ей было, когда погибла, как сейчас Анюте.

Алена подняла платок, накинула одной половинкой на Дашины плечи. Стояли, прижавшись плечом к плечу под одним платком. Из-за двери доносилась музыка и топот.

— И я войну не забываю, — сказала Дарья. — Прошлую не забываю и новой боюсь. Гляжу на Нюрку — радостная она, светлая, сердцем к жизни открытая. На нее гляжу, по себе примеряю. А ну-ка ей, думаю, на мою похожая доля выпадет? Обкорнала война мое счастье. Долог ли будет мир? Все бомбы да ракеты изобретают, бомбы да ракеты...

— Да не думай ты про них. Пусть умные люди думают.

— Она, бомба-то, ни умной, ни глупой башки не пощадит. Моя жизнь на закате. А Нюркина — в расцвете. Галя подрастает. Митю, если что, в первый же час воевать пошлют. Как же мне о них не думать? Ведь мать я! Не хочу я, чтоб Митю, как Василия, в молодые годы в братскую могилу сволокли. Не хочу, чтоб Нюрка вдовью долю познала. Горька она, вдовья жизнь, мы с тобой знаем, Алена, как горька. Так неужто детям нашим похожая судьба выпадет?

— Не надо, Даша... В светлый день о светлом загадывай.

— На свету черные пятна ярче в глаза бьют. Ничего я от судьбы не хочу. С любыми невзгодами справлюсь. Только бы мир... Господи, только бы мир царил на земле!

4

Завод готовился к двадцатипятилетнему юбилею. На щитах и плакатах гордо объявлял он свой возраст, и Дарья, глядя на эти цифры, дивилась скорому бегу времени. Двадцать пять! Давно ли первый вагон каучука, украшенный кумачовым полотнищем, уходил в Москву? Выходит — давно. В первую пятилетку начали строить. А ныне календарь отмахивал шестую.

За месяц до юбилея, будто в подарок имениннику, состоялось решение Пленума Центрального Комитета партии об ускорении развития химической промышленности. Лекторы в цехах предсказывали заводу стремительный рост. За грядущие семь лет выпуск каучука в стране должен возрасти более чем втрое. Задана в этой цифре для серебровцев немалая доля.

Перед праздником особая честь выпала ветеранам труда. Среди смены в цехе, прямо у щита, ослепив вспышкой, сфотографировал Дарью фотограф заводской газеты. И второй раз в жизни через много лет после той давней заметки о стахановской работе увидала Дарья напечатанным в газете свое имя. А перед торжественным собранием сам начальник цеха вручил Дарье пригласительный билет.

Но поход ее во Дворец культуры чуть не сорвался. Едва успела, вернувшись с завода, скинуть пыльные туфли и сунуть ноги в тапочки, как Анюта нетерпеливо спросила:

— Мама, тебе дали билет на юбилейный вечер?

— Дали, — кивнула Дарья, тронутая тем, что Анюта беспокоится о ней.

Но не о матери беспокоилась Анюта.

— Понимаешь, Косте дали билет, а мне нет. Нам нужен еще один.

— Что ж, бери, — согласилась Дарья.

Но тут в разговор вмешался Костя.

— Аня, я ведь просил тебя... Мы с вами пойдем, Дарья Тимофеевна, — сказал он, улыбаясь теще. — Раз ей не дали билета, и пусть дома сидит.

— Да нет... — попыталась было возразить Дарья.

— Никаких «нет»!

Чем дальше, тем больше любила Дарья зятя. И он платил ей сыновней привязанностью. Сравнивая его с Анютой, видела Дарья, что Костя добрее, покладистее. «Золотой мужик достался Нюрке, — думала про себя. — Отчего ж мои такими не выросли?»

Дарье уж не хотелось идти на вечер. Она еще попыталась уговорить молодых, чтоб отправились вдвоем. Но Костя не уступил.

— Пускай Анюта сперва станет ветераном труда, тогда будет ходить на юбилеи.

— Ты-то ветеран?

— Я — мастер-передовик, — нарочито напыжившись и стукнув себя кулаком в грудь, объявил Костя.— Одевайтесь, тещенька, понарядней. А ты поди-ка матери платье погладь или что там надо помоги, — приказал жене и чмокнул ее в щеку, чтоб перестала хмуриться.

— Ненормальный, — сказала Анюта, энергично стукнув его кулаком по лопатке.

Костя дурашливо присел, пожаловался теще:

— Вот она, семейная жизнь! За мои поцелуи жена кулаками расплачивается.

Дарья редко теперь попадала на торжественные вечера, и этот поход во Дворец культуры представлялся ей серьезным событием. Она старательно расчесала мягкие, с частыми сединками волосы, забрала в пучок, расправила надо лбом пушистые колечки. В парадном зеленом платье с белыми пуговками показалась себе моложе и лучше, чем всегда. От оживления морщинки на лице поразгладились, а фигура у Дарьи оставалась стройной, подтянутой, только грудь похудела, едва выделялась под мелкими складочками кокетки.

— Мам, какая ты красивая! — удивилась прибежавшая с улицы Галя. — Куда идешь, а?

— Во Дворец культуры, на вечер.

— Меня возьми!

— Маленьких туда не пускают.

— Когда платье чернилами залила, так ты кричала, что я большая. А на вечер так маленькая!

— А ну — кыш отсюда! — прикрикнул Костя. — Успеешь еще, набегаешься по вечерам.

Он взял Дарью под руку, кокетливо вскинул голову, насмешливо поглядел на Анюту:

— Каковы ветераны?

Во Дворце культуры гремел, далеко окрест расплескивая праздничные звуки, духовой оркестр. Принаряженный заводской народ весело стекался к знакомому зданию, у которого заново побелили колонны и кирпичные столбики ограды.

Угрюмовы нагнали Дарью с Костей.

— Вы что ж Анюту не взяли? — удивилась Дора.

— Не слушается, — сказал Костя. — Наказали.

Дора засмеялась.

— У меня невестка заведется, тоже будешь дома сидеть, — пристращал жену Угрюмов.

Дворец культуры и внутри выглядел парадно. Паркет был натерт до зеркального блеска, новые люстры свисали с потолка, новые кресла с красным дерматином на сиденьях и спинках выстроились в зале. На открытой сцене стоял длинный стол, накрытый бархатной малиновой скатертью, а перед столом цепочкой разместились глиняные горшки с астрами и левкоями.